какой-то яростной окраской. Желтые и огненные, нежно-розовые и отчаянно малиновые, зеленовато-белые и алые, поздние, второго цветения, и потому – особенно душистые.

-- Идет… Идет…

Шепот гостей заставил барона обернуться…

В целом, мужчины довольно равнодушны к мелочам в женской одежде. Образ они никогда не рассматривают детально, вбирая в себя все и сразу целиком. Именно поэтому Генрих Хоггер даже не смог бы себе представить, сколько разных деталей понадобилось для этого зрелища…

По отмытой с утра мощеной дорожке медленно двигался белоснежный ангел…

Две миловидных девочки в одинаковых нежно-розовых платьях, с полными корзинками на сгибе рук, шли на пару шагов впереди, по обе стороны от невесты, щедро бросая вверх белоснежные лепестки роз. Шаловливый легкий ветерок чуть подхватывал их и немного кружил в воздухе, а сквозь эту удивительную метель плыла, нежно улыбаясь, Элиз…

Даже много лет спустя, закрыв глаза, барон вспоминал это видение именно так: плывущая в облаке лепестков девушка, одетая в белоснежный шелк.

Это потом дамы пристально и с любопытством рассматривали и тонкой работы кружева, и потрясающую накидку на густых волосах, невеста называла ее фатой, и даже нежнейшую бледно-розовую вышивку по краю рукавов и юбки.

Для самого же барона Хоггера этот момент навсегда остался в памяти как миг невозможно яркого счастья.

ЭПИЛОГ

Годы моего замужества летели и летели…

Разумеется, у моего мужа были недостатки. Но я давным-давно знала, что и сама не мисс Совершенство, потому всегда старалась находить разумные компромиссы. Первые годы нам было довольно сложно, впрочем, даже тогда до крупных ссор не доходило – мы учились.

Генри не только был самым-самым восхитительным мужем и любовником, еще он был упертым бароном Хоггером, не слишком склонным к этим самым компромиссам. У него были свои понятия о чести и достоинстве, но практически полностью отсутствовал столь присущий моей прошлой жизни гуманизм. Он заботился только и исключительно о своей семье и своих близких. Я помню, какой сложный разговор мне пришлось выдержать из-за Милли.

Честно, я даже сейчас не думаю, что мне удалось тогда переубедить его. Скорее, он сдался под наплывом обстоятельств: я носила нашего первого ребенка, и муж трясся надо мной, как курица над яйцом. Его бы воля, я бы все месяцы провела в постели, окруженная десятком слуг, готовых выполнить любой каприз. Но если с его сверх опекой я справилась, пусть и не сразу, то признавать, что Милли нужно помочь, он не желал.

После позорной казни мужа и лорда Стортона вдова с маленькой дочерью осталась один на один против всей деревни. Да, лорд Хоггер, как и обещал покойному капитану Дункану, позаботился, чтобы женщина с ребенком не голодали, но на этом и все.

Крестьянки же, вовсе не обрадованные тем, что в их деревне живет молодая красивая вдова, да еще и, по их меркам, гулящая, начали медленно и въедливо травить Милли. Каждая опасалась, что эта гладкая девица положит глаз именно на ее мужа. Про гульки с лордом и скоропалительную женитьбу знали все в округе – шило в мешке не утаишь.

Я, кстати, была уверена, что малышка – дочь Стортона. Ни у кого больше я не видела такой яркой синевы глаз. Не знаю, как уж Милли пришлось переломить себя, но однажды зимой, на пороге замка Эдвенч возникла тепло укутанная женщина с огромным свертком, привязанным к спине.

Передо мной стояла похудевшая, даже чуть постаревшая, с темными кругами под глазами Милли и, упорно глядя в пол, рассказывала:

-- …еды и дров, слава оссподу, хватает. Только даже и за водой иной раз страшно пойтить. Бить не бьют, а так… Обидное кричат всякое, но могут и ледышкой кинуть… Я-то ладно… А вот Джуна, когда подрастет… За нее боязно…

Ощутив материнскую любовь к ребенку, Милли, похоже, очень жалела о том, как вела себя раньше. Сейчас все это аукалось не только ей самой, но и невинной девочке. Будущее не зря страшило ее, ведь грехи матери крестьяне переносили на ее дочь, которую сама Милли, это было заметно, сильно любила. Я ее понимала и не собиралась добивать. Да и не было у меня к ней ненависти, мало ли кто и какие глупости совершал в юности.

Генри, искренне считающий, что честно расплатился с Дунканом и выполнил все, что обещал, собирался отправить ее назад, но вмешалась я. Моих призывов к жалости он не понимал. Тема была ему крайне неприятна: при своей честности и порядочности он очень болезненно пережил предательство старых сослуживцев. Мне пришлось пустить слезу, и только тогда он, пусть неохотно, пообещал заняться судьбой Милли. Про дочку ее он вообще никогда не заговаривал.

Муж озаботился тем, чтобы дом вдовы в деревне был выгодно продан, а саму ее, вместе с дочерью, перевезли и устроили в герцогском городе. Думаю, немного денег он все же вложил. Конечно, не из жалости к ней, а чтобы не волновать меня.

Следующий раз я столкнулась с Милли уже через четыре года, когда мы ездили закупаться в Вольнорк. Её маленькая лавочка на окраине города процветала, крошка Джуна была пухленькой и хорошо одетой малышкой. И я, с легким сердцем, закупив у Милли большой запас ниток, выслушала новости:

-- .. и замуж зовет. Только я пока раздумываю. Ежли я в его лавку торговать пойду, в этой разор начнется, а ведь это все, что у малышки есть. Он говорит: продавщицу сюдой наймет, но пока я думаю еще…

Меня порадовала рассудительность и практичность вдовы. Больше мы не виделись, как-то не случилось. От Марты, раз в три-четыре года берущей отпуск, чтобы навестить семью сестры, я слышала, что этот брак у Милли так и не сложился.

-- Она, леди Элиз, запросила бумагу, что все доходы