— За какие это заслуги неумытый варвар заслужил такие почести?

— Прости… прости… за неумные, обидные слова… — она поникла головой, и слёзы вновь оросили её щёки.

— Не нужно… перестань… — растерявшийся Савмак умоляюще посмотрел в сторону Калуса, но тот демонстративно отвернулся и делал вид, что не слышит их речей.

В глубине души борец был изумлён до крайности — гордая, неприступная красавица Ксено, по мановению одного пальца которой любой из юношей самых аристократических и богатых семей Пантикапея мог, не задумываясь о последствиях, броситься со скал вниз головой в бурлящее море, плачет перед каким-то неизвестным варваром, к тому же ещё и преступником! «Да, с этими женщинами не соскучишься», — подумал с некоторым самодовольством Калус и мысленно вознёс хвалу богам — к противоположному полу он относился спокойно, если не сказать больше, считая женщин всего лишь одной из составляющих полноценного образа жизни.

— М-м… — промычал, напоминая о своей персоне борец, словно услышав немой призыв Савмака. — Ксено, нам пора. Скоро сменится стража, и зачем дразнить гусей без нужды?

— Я не могу оставить его здесь… — девушка обвела мрачные стены темницы и вздрогнула от ужаса.

— Придётся, — решительно изрёк Калус, томимый жаждой. — Освободить узника из эргастула может либо спирарх, либо сам царь, — и добавил, но едва слышно: — Если только он не чересчур опасная птица… Простых смертных в такие кандалы не куют…

Девушка, опираясь на руку Калуса, встала и, не отрывая взгляд от лица Савмака, медленно попятилась к двери.

— Я освобожу тебя, слышишь, освобожу! — исступлённо повторяла она даже тогда, когда испуганный каллатиец замыкал дверь узилища. — Или умру…

Уже на ступеньках, ведущих к свету, она вдруг схватила главного стражника за руку и с горячностью сказала:

— Слушай! Я заплачу любые деньги, но ты должен кормить его той едой, что будет приносить моя служанка.

— Понял? — добавил Калус, когда девушка вышла из эргастула. — Смотри, исполни все в точности, иначе спирарх может нечаянно узнать, что ты нарушил его приказ. Да не вздумай пробовать вино, предназначенное узнику — оно не про твою честь.

Игриво ткнув своим железным кулаком под рёбра помертвевшего от неприкрытой угрозы каллатийца, он поспешил за Ксено.

Главный стражник царского эргастула перевёл дух и приободрился. А когда он уединился в караульном помещении и достал кошелёк с монетами, полученный от Ксено, его настроение улучшилось настолько, что, перепоручив помощнику команду над подчинёнными, каллатиец поспешил в ближайшую харчевню, где за чашей доброго вина горячо помолился своим богам, поблагодарив за невероятную удачу. И ещё он попросил у милостивых небожителей, чтобы этого варвара держали под замком как можно дольше.

Повелитель Боспора устало опустился на скамью и расстегнул дорогую массивную фибулу[288]. Тяжёлый златотканый палудамент, подбитый куньим мехом, с тихим шорохом сполз с уставших плеч, и приятная прохлада начала медленно просачиваться сквозь пропотевшие одежды, предназначенные для парадного выхода. Сегодня ойконом царского дворца явно перестарался: день был на удивление тих, светел, и, конечно же, не стоило ставить дополнительные жаровни для обогрева андрона. Принимая скифских посланцев, Перисад изнывал от жары и в душе проклинал чересчур долгую и нудную церемонию передачи послания царя Скилура. Он и так знал, что там написано: варвары требуют от Боспора выполнения обязательств по уплате фороса. И мучительно пытался найти приличествующие моменту слова, которые могли бы как можно дольше затянуть переговоры и этим самым продлить перемирие, столь необходимое изрядно подупавшему духом боспорскому воинству.

Слова такие нашлись — льстивые и постыдные, — удовлетворённые номады отправились восвояси на постоялый двор, где их ждал поистине царский обед, а сам Перисад, хмурый как грозовая туча, поторопился уединиться в своих покоях.

Шествуя мимо придворных, он кожей чувствовал их презрительные и ненавидящие взгляды, и его сердце обливалось кровью от злобного и тупого неприятия знатью реалий нынешнего безвыходного положения Боспора.

Глядя прямо перед собой отсутствующим взглядом, царь нащупал как слепец колокольчик, валявшийся на туалетном столике, и позвонил. Мелодичный звон серебра вспорхнул под потолок и тут же беспомощно затрепыхался, забился как певчая птица в силках, растворился в объятиях толстых ковров, закрывающих стены.

Тишина. Никого. Перисад недоумевающе посмотрел на плотно закрытую дверь и вдруг с неожиданной яростью швырнул колокольчик на пол. Коротко вскрикнув, как подранок, серебряный певун закатился под скамью и затих.

— Эй, кто там, провалиться вам в Эреб! — крикнул, не сдерживая голос, царь. — Вина!

За дверью послышался приглушённый говор, затем быстрые шаги, и на пороге появился уже знакомый нам постельничий, выполнявший многие обязанности — царь не терпел суеты и многолюдья возле своей особы, и в особенности слуг, насквозь лживых обжор и мотов. В этом он был похож на бабку Камасарию Филотекну, хотя та обходилась без положенного по этикету большого штата прислуги по причине прижимистости и скаредности.

— Налей… — хмуро бросил царь, и постельничий поторопился наполнить фиал из запотевшей ойнохои, — вино он всегда держал на подхвате в только ему известном тайнике.

Жадно выпив, Перисад бессильно откинулся назад, прислонившись к стене, и кивком головы отпустил слугу. Но тот почему-то не торопился уходить, стоял, переминаясь с ноги на ногу и нервно потирая руки, будто в царских покоях дул ледяной ветер.

— Чего тебе? — недовольно буркнул Перисад.

— Там… — замялся постельничий, робко указывая на дверь.

— Что — там?! — постепенно свирепея, вызверился царь.

— Женщина… — начал было слуга.

Но Перисад закончить фразу не дал:

— Гони её пинками, в шею — как хочешь! — взвился он, будто ужаленный. — Сейчас только женщины мне и не хватало.

— Но… — опять начал своё постельничий, жалобно глядя на своего повелителя.

— О, боги! — возопил Перисад, вскочил и, схватив слугу за одежды, потащил к двери. — Пошёл вон, иначе я разобью ойнохою о твою башку!

Постельничий покорно отворил дверь, но на пороге всё-таки обернулся и с укоризной сказал:

— Там Ксено… Просит принять.

— Ксено?! — царь вытаращился на слугу, будто увидел по меньшей мере голову одной из горгон.

Гордая и неприступная гетера, прекрасная, словно Афродита, была ему желанна, как никакая иная женщина. Но ни высокое положение Перисада, ни посулы не помогали — красавица отмахивалась от его предложений, как от назойливой мухи. Впрочем — и царь это сознавал вполне определённо — деньгами её заманить в постель было невозможно: у Ксено золота водилось больше, нежели в царской казне. Чтобы и вовсе не стать посмешищем, Перисад, скрепя сердце, отказался от своих намерений, но в душе сгорал от вожделения и старался найти себе подружку для ночных забав хоть чем-то внешне похожую на блистательную Ксено.