Французы, не позволяйте ввести себя в заблуждение клевете столь же наглой, сколь и абсурдной. Вам следует искать авторов убийства своего

генерала исключительно среди ваших соотечественников, именно им следует отомстить за его смерть, если это утешит вашу скорбь. Константинополь, 20 июня 1800 г.».

Мы не знаем, какой эффект произвело это обращение на французов, но отмечу один момент, который мог это впечатление существенно ослабить или даже изменить на прямо противоположное желаемому. Согласно приведенной в прокламации дате - 20 июня - она появилась всего лишь шесть дней спустя после покушения - в срок слишком короткий, чтобы известие могло дойти до Константинополя, если уж в Яффе, как мы видели, его получили только 26 июня. Соответственно, у внимательного читателя это могло вызвать подозрения, что обращение было приготовлено заранее, в ожидании рокового события, а стало быть, визирь о предстоящем убийстве знал и к нему приготовился. Впрочем, на мой взгляд, здесь мы имеем дело скорее с типографским курьезом или чьим-то недосмотром. Собственно в ставке великого визиря, где, казалось бы, должны были знать об истинной подоплеке дела, если бы нити заговора об убийстве Клебера тянулись именно туда, на самом деле выдвигались совершенно иные гипотезы относительно происшедшего, причем, заметим, не для публичного оглашения, а, так сказать, «для внутреннего пользования». Сообщает Франкини:

«Различные версии убийства Клебера сходятся лишь в том, что убийца по своему вероисповеданию был мусульманином. Этот человек, держа в руке бумагу, попросил пустить его к Клеберу, которому он, как объяснил, хотел вручить прошение. Его провели в сад к генералу, который там был один, он [убийца] приблизился к нему, подал бумагу и в тот момент, когда генерал протянул руку, чтобы ее взять, вонзил ему в грудь до половины лезвия кинжал, который прятал у себя на животе. Клебер сразу умер, а убийцу арестовали. Он рассказал, что на этот шаг его побудил Мухаммад-паша лестными обещаниями. Установив его вину, ему сожгли руку, а самого потом посадили на кол. Сейчас материалы процесса печатают. Лишили жизни также двух шейхов, коих осужденный выдал в качестве своих сообщников. Такова версия Мену.

Другая гласит, что убийца при осаде Каира и до того потерял отца, братьев и родных, печаль по которым толкнула его на крайний шаг».

Прервем на миг Франкини, чтобы заметить: эта, вторая, версия о простом человеке из народа, отомстившем французам за страдания мусульман, была весьма популярна и среди «низов» Константинополя, о чем сообщал в сводке городских новостей за июль 1800 г. русский посол Томара:

«8 [июля] Известие о смерти Клебера разсказывается здесь с оказательствами большаго удовольствия и вообще приписывают оную мщению янычара, потерявшаго в Булаке от руки французов все свое семейство. Весьма опасаются, однако же, чтоб раздраженные до крайности сим обстоятельством французы не умертвили всех содержащихся у них пленных турок. Команду над армией принял генерал Абдулаг Мену».

Впрочем, эта «народная» версия событий, очевидно, не заслуживала, по мнению Франкини, серьезного внимания, и, лишь бегло упомянув о ней, он перешел к рассмотрению третьей, на его взгляд, более правдоподобной:

«Еще одно предположение, отнюдь не фантастическое, состоит в том, что Бонапарт, опасаясь возвращения Клебера во Францию, особенно в нынешней ситуации, поручил Мену организовать его убийство. Известно о ненависти двух генералов друг к другу, а Мену не может снять с себя подобное подозрение или оправдаться, учитывая, с какой поспешностью он умертвил убийцу, чьи показания могли бы сделать более правдоподобным то, что он [Мену] собирается напечатать. Виновного в деле подобного рода надо беречь с особым вниманием, чтобы потом можно было его допросить в присутствии свидетелей, заслуживающих доверия».

Нельзя не признать, что с точки зрения логики подобная гипотеза не имела таких противоречий, как официально оглашенная французская версия. Действительно, если исходить из принципа Qui prodest?, то не вызывает никаких сомнений, что главными бенефициарами гибели Клебера, независимо от реальной подоплеки происшедшего, оказались Наполеон Бонапарт и Абдулла-Жак Мену. Буквально за считаные дни до того, как эвакуация Восточной армии из Египта стала делом окончательно решенным и необратимым, чего ни тот, ни другой категорически не желали, случилось то единственное, что смогло ее предотвратить.

Режим Консулата, установленный Бонапартом в результате военного переворота 18 брюмера, в тот момент еще находился в достаточно шатком состоянии. Помимо роялистов, традиционного противника всех революционных правительств во Франции последнего десятилетия XVIII в., новой власти приходилось также иметь дело с весьма активной республиканской оппозицией. Особую же опасность для власти Бонапарта, опиравшейся в первое время существования Консулата преимущественно на армию, представляло то, что именно в армии у республиканцев имелось достаточно много сторонников. Известно, с какой настороженностью относился Первый консул к другим популярным и успешным военачальникам, как, например, генерал Моро, которые не захотели примкнуть к его клиентеле и потому могли стать центром притяжения для недовольных военных. А тут из Египта прибыл бы генерал, ничуть не уступавший тогдашнему Бонапарту по количеству и масштабу одержанных побед, который был достаточно враждебно настроен по отношению к своему предшественнику на посту главнокомандующего Восточной армии. Причем приехал бы он во Францию отнюдь не один, а с той самой армией, которую Бонапарт сначала завез в Египет, а потом там бросил. В глазах солдат и офицеров этой армии ее первый главнокомандующий выглядел бы предателем, а второй - спасителем. Иначе говоря, в случае успешной эвакуации армии Клебера из Египта Первый консул Бонапарт, чья власть над Францией еще в полной мере не утвердилась, рисковал получить могучего соперника, исход борьбы с которым для него был отнюдь не предопределен. Смерть Клебера избавила его от этой опасной перспективы. Генералу же Мену помимо предоставления возможности выполнить волю патрона, велевшего удерживать Египет, как минимум до заключения общего мира, гибель Клебера дала шанс приступить к осуществлению желанного проекта колонизации этой страны.

Гигантские политические выгоды, которые точным ударом кинжала Сулейман ал-Халеби принес Бонапарту и Мену, слишком бросались в глаза, что мысль о возможной взаимосвязи одного с другим не пришла в голову современникам, причем не только в ставке великого визиря. Судя по всему, эта идея имела достаточно широкое хождение, поскольку и полтора десятка лет спустя, уже находясь на пути к острову Святой Елены, Наполеон в беседах со своим камергером и секретарем Лас Казом пытался отвести от себя это подозрение. В записанных Лас Казом разговорах от 26-30 сентября 1815 г. Наполеон дважды возвращался к теме смерти Клебера. Сначала он бегло заметил: «Клебер пал жертвой мусульманского фанатизма.

Ничто, как бы то ни было, не дает оснований для абсурдной клеветы, которая пытается приписать эту катастрофу политике его предшественника или интригам его преемника». Некоторое время спустя, сообщает Лас Каз, Наполеон высказался на сей счет уже подробнее: