Его первые движения были чрезмерно осторожны. Джонни не знал, насколько далеко ему позволено зайти, насколько полно можно отвечать на ее желания. Сидя рядом с женой, он несмело притронулся к ее соску. На нежно-розовом комочке плоти тут же появилась капелька. Заинтригованный, он наклонился, чтобы попробовать, какова эта жидкость на вкус.

При его прикосновении Элизабет еле слышно охнула, груди ее затрепетали, горячие волны забились между ног. На сосках появились новые капельки перламутровой жидкости.

Приподняв ее тяжелые груди на ладонях, Джонни сперва зачарованно посмотрел на эти капельки, а затем слизнул их. Элизабет едва не разразилась воплем страсти, когда его губы бережно прильнули к ее воспаленным соскам. Новая горячая волна окатила ее с головы до ног.

— Гляди-ка, — пробормотал Джонни, слегка стискивая ее груди, — у тебя появилось молоко…

При этих словах, в которых звучало простодушное восхищение, она открыла глаза. Улыбнувшись ей, он склонился и снова поймал влажный сосок губами. Джонни начал сосать ее грудь, и словно тысячи маленьких молний пронзили все ее тело до кончиков пальцев ног. Это было как стихийное бедствие — землетрясение, ураган и засуха одновременно. Ее глаза снова закатились, а руки крепко прижали его голову к груди. Так она стала обладательницей нового, не изведанного до сих пор богатства, от которого вся плоть ее словно пела.

— Еще, еще… — лепетала Элизабет в полузабытьи.

Не выпуская ее соска изо рта, Джонни слегка повернул голову.

— Вот так?

— М-м-м… — Стон получился необычно низким и гортанным. Пальцы Элизабет впились ему в волосы. Разум оставлял ее.

Джонни до сих добросовестно выполнял ее желания. Однако ей хотелось все большего. Она страстно хотела его — целиком. И тогда он осторожно пристроился у нее между ног и медленно, с величайшей бережностью открыл ее. Розовый бутон в ложбинке оказался в его власти. Джонни легко, одними лишь подушечками пальцев начал ласкать набухшую плоть. Его тонкие пальцы совершали размеренные круговые движения.

Казалось, что под его ладонью все жарче разгораются уголья. Через каких-нибудь несколько секунд она, потеряв последние остатки терпения, в немом призыве выгнулась перед ним дугой. Его нетерпение было не меньше.

Однако действовали по-прежнему лишь пальцы — все так же осторожно, продвигаясь миллиметр за миллиметром. Что же касается его собственной страсти, то она по-прежнему оставалась несчастной пленницей железной воли. Опытные пальцы неспешно блуждали по заветным уголкам, поглаживая, лаская, массируя… А Элизабет уже не владела собой.

Ей нужен был только он, и никакая замена, какой бы заманчивой ни казалась на первый взгляд, ее не устраивала. Опьяненная желанием, мощный пульс которого набатом гудел в ее мозгу, докатываясь до самых потаенных уголков ее тела, Элизабет попробовала притронуться к живому утесу, вздымавшемуся перед ней с прежним непокорством, однако Джонни, властно прижимавший ее к подушкам, не дал ей поднять руки.

Собрав все самообладание в кулак, он предупредил:

— Не делай этого, или я остановлюсь.

Она, сдавленно всхлипнув, подалась назад, и он, словно прося прошения за вынужденную жестокость, прильнул горячими губами к шелковистой коже ее бедра. Его язык заскользил вверх, чертя влажную дорожку, которая оборвалась, когда рот впился в трепетную плоть между ее ног. Нежная пряная мякоть словно таяла у него на губах. Его язык скользнул внутрь и ощутил пульсирующую сладость.

Руки и рот Джонни чувствовали, как извивается в любовном экстазе Элизабет. Он легонько сжал зубами нежный бугорок, и ответом на его укус стал спазм, тут же прокатившийся по скользким стенкам заветного туннеля. Элизабет страстно застонала. Тогда, по-прежнему упиваясь сладостью ее бутона, он ввел три пальца в этот туннель, открывавшийся под его ртом. Вздох перерос в вопль восторга…

— Теперь лучше? — осведомился Джонни, когда она наконец пришла в себя.

— Думаю, что оставлю тебя при себе, — промурлыкала Элизабет с ленивой полуулыбкой удовлетворенной женщины. — Ты сдал все экзамены на «отлично».

— Благодарю вас, миледи, — пробормотал Джонни, ложась рядом. Его губы расплылись в бесстыдной ухмылке. — Готов приложить все силы, чтобы служить вам.

— Это видно, — все так же лениво проворковала жена. — Я так обессилела, что не могу даже шевельнуться.

— Обессилела от любви… Утомленная, потрясенная, оцепеневшая — и все это от любви… — Джонни провел воображаемую линию от ее ключиц через холмик груди и гору большого живота к светлокудрому треугольнику. — Что ж, всегда к твоим услугам, — добавил он, поглаживая ее светлые локоны, — в любой момент, когда только пожелаешь.

— Кажется, ты хоть сейчас готов взяться за дело, — проговорила она, остановив взгляд на его инструменте, все еще пребывавшем в возбужденном состоянии.

Джонни тоже мельком взглянул вниз.

— Нет, сейчас у нас с ним время отдыха. До тех пор, пока не родится ребенок.

— Тебе не чуждо сострадание, — прошептала она.

Его брови на секунду удивленно изогнулись.

— Может быть, и так, — мягко согласился после недолгих раздумий владетельный дворянин, который значительную часть своих юных лет провоевал в Приграничье, не зная пощады к врагам, — во всяком случае, по отношению к тебе и нашему ребенку…

Элизабет раскинула руки, чтобы заключить его в жаркие объятия, и на глазах у нее навернулись слезы.

— Я люблю тебя, Джонни Кэрр, люблю до слез!

Он нежно обнял ее, заботливо поправив на ней одеяло и прижав к себе так, чтобы ей было удобно лежать. Его поцелуи покрывали ее нос, брови, мочки ушей. Осыпая ее поцелуями, Джонни признавался ей в любви на десятках известных ему языков. Оба рассмеялись, когда и Элизабет постаралась говорить на этих непонятных наречиях, которые он постиг в школе и во время дальних странствий. Потом, успокоившись, они снова слились в поцелуе, погрузившись в состояние блаженства, которое согревало и омывало их, щекотало ноздри и пальцы ног.

Они снова жили в своем сладком мирке, а под окнами их комнаты ласково шумело море, обещая скорое избавление от бед.

Супруги завершили трапезу довольно поздно, когда наконец нашли в себе силы выбраться из уютной постели. На ужин у них были семга, густая похлебка с мясом и овощами, а также картофель. Эта невзыскательная еда в компании друг друга доставила им невыразимое удовольствие.

И когда около восьми часов вечера Джонни наконец начал собираться в путь, оба старались не думать о том, что он может не вернуться из этого рискованного путешествия. Ласково обняв жену, Джонни пообещал:

— К утру вернусь. Где деньги, ты знаешь.

— Не говори так, — прошептала Элизабет, не желая допускать даже мысли о том, что ей, возможно, придется самой воспользоваться этими деньгами в том случае, если он не приедет, чтобы забрать ее с собой.