Видел ли ты во время своего поспешного визита портрет мадам Жину, в черно-желтых тонах?

Этот портрет написан за три четверти часа.

Мне пора заканчивать.

Задержка в отправке денег – случайность, мы с тобой ничего не могли поделать.

Жму руку.

743. Br. 1990: 747, CL: 574. Тео Ван Гогу. Арль, понедельник, 28 января 1889

Дорогой Тео,

лишь несколько слов – сказать тебе, что жизнь и работа идут мало-помалу.

Это просто удивительно, если сравнить мое состояние сегодня и месяц назад. Раньше я знал, что можно сломать себе руки и ноги и затем поправиться, но не представлял, что можно сломать себе мозг и поправиться после этого.

Конечно, остается легкое сомнение «а стоит ли поправляться?» посреди удивления, вызванного выздоровлением, на которое я не смел и надеяться.

Когда ты был здесь, то, наверное, заметил в комнате Гогена два «Подсолнуха» 30-го размера. Я только что положил последние мазки на копии, совершенно одинаковые, неотличимые друг от друга. Кажется, я говорил тебе, что у меня есть еще картина «Колыбельная»[88], та, над которой я работал, пока меня не прервала болезнь. Сегодня у меня также есть два варианта.

По поводу той картины я недавно написал Гогену, что мы с ним когда-то беседовали об исландских рыбаках в их меланхолическом уединении, подверженных всевозможным опасностям, одних в печальном море, и я сказал Гогену, что после этих задушевных бесед мне пришла мысль написать такую картину, чтобы моряки – дети и мученики одновременно, – видя ее в каюте исландской рыбацкой лодки, ощутили бы, что их баюкают, и вспомнили бы о песне кормилицы. Сейчас это похоже, если угодно, на грошовую хромолитографию, купленную на ярмарке. Женщина в зеленом с оранжевыми волосами выделяется на зеленом фоне с розовыми цветами. Сейчас эти резкие контрасты между ярко-розовым, ярко-оранжевым и ярко-зеленым смягчены красными и зелеными нотками. Я собираюсь поместить эти картины между «Подсолнухами» того же размера, которые расположатся по краям, как светильники или канделябры; всё вместе будет состоять из 7 или 9 картин.

(Я хочу также сделать копию для Голландии, если вновь заполучу модель.)

Поскольку у нас по-прежнему зима, послушай: дай мне спокойно творить, и если это творения безумца – что ж, тем хуже. Тогда я ничего не смогу с этим поделать.

Невыносимые галлюцинации, однако, прекратились и свелись к обычным кошмарам – думаю, благодаря бромиду калия.

Я все еще не могу как следует рассмотреть денежный вопрос, но хотел бы рассмотреть его именно что как следует и работаю без передышки с утра до вечера, желая доказать тебе (если только моя работа – не галлюцинация), желая доказать тебе, что мы следуем за Монтичелли и т. д. и, более того, что мы получили светильник ногам нашим и свет стезе нашей[89] в громадной работе Брюйа из Монпелье, сделавшего так много для создания школы на юге.

Только не удивляйся слишком сильно, если в следующем месяце мне придется попросить у тебя все месячное содержание и, сверх того, сумму на непредвиденные расходы.

В сущности, будет справедливо, если я, работая плодотворно и вкладывая в это весь свой жизненный пыл, буду настаивать на том, что необходимо для принятия некоторых предосторожностей. Разница в расходах, о которой я прошу, не будет непомерной, даже в таких случаях. Еще раз: или попросту заприте меня в палате для буйнопомешанных, я не возражаю, если я не прав, или разрешите мне отдавать все силы работе, приняв упомянутые меры предосторожности.

Если я не безумен, настанет час и я вышлю тебе все, что обещал с самого начала. Может быть, эти работы обречены оказаться в разных местах. Но когда ты наконец увидишь целиком все, что я сделал, смею надеяться, оно оставит у тебя благотворное впечатление.

Ты видел, как и я, часть собрания Фора, выстроившуюся в витрине багетного магазина на рю Лаффит, так ведь? Ты видел, как и я, эту медленную процессию картин, некогда находившихся в небрежении, но поразительно интересных.

Ну да ладно. Очень хочу, чтобы ты, рано или поздно, получил от меня серию картин, которые могли бы выстроиться в этой самой витрине.

Теперь, работая без передышки в феврале и марте, я надеюсь спокойно завершить копии этюдов, сделанных в прошлом году. Вместе с кое-какими картинами, что уже имеются у тебя, – например, жатва и белый сад – это создаст довольно солидную основу. Одновременно, не позже марта, мы сможем уладить все, что нужно уладить по случаю твоей женитьбы.

Но в феврале и марте я, работая, буду считать себя больным и заранее говорю, что мне, возможно, потребуется по 250 франков в месяц из годового содержания.

Пожалуй, ты поймешь: при мысли о моей болезни и ее возможном возврате меня несколько ободряет сознание того, что мы с Гогеном истощили свой мозг недаром, что это даст хорошие картины. Смею надеяться, однажды ты поймешь, что, если сегодня мы будем честны и спокойны, главным образом в денежных делах, впоследствии не обнаружится, что мы дурно поступали по отношению к Гупилю. Если я косвенно, через тебя, ел их хлеб, то впрямую не делал этого, и моя честность неоспорима[90].

Давай не испытывать неловкости друг перед другом из-за этого – когда все уладится, мы еще в большей мере ощутим себя братьями. Ты будешь беден, пока кормишь меня, но я отдам тебе деньги или отдам Богу душу.

Скоро явится твоя жена, с ее добрым сердцем, и мы, старики, почувствуем себя чуть моложе.

Но я верю, что у нас с тобой будут последователи в делах и в тот час, когда родственники, если говорить о финансах, бросят нас на произвол судьбы, мы даже глазом не моргнем[91].

И право, пусть потом настанет кризис… Или я ошибаюсь насчет этого?

Пока существует Земля, на ней будут художники и торговцы картинами, особенно те, которые, наподобие тебя, станут еще и апостолами. Если мы когда-нибудь заживем в достатке – может, уже сделавшись старыми евреями-курильщиками, – то хотя бы будем знать, что мы двигались только вперед и не забывали о вещах сердечных, даже если порой вели себя расчетливо.

Говорю тебе правду: если нет острой необходимости заключать меня в палату для буйнопомешанных, тогда я еще сгожусь на то, чтобы платить причитающееся с меня, хотя бы натурой.