Дорогой Тео,

спасибо за твое сердечное письмо и за купюру в 50 фр., которая была в нем. Что до твоих вопросов, можешь ли ты сам ответить на них? Я пока что не способен на это. По серьезном размышлении я действительно хочу найти решение, но мне нужно перечитать твое письмо и т. д.

И прежде чем обсуждать то, что я потрачу или не потрачу за год, нам следует, пожалуй, посмотреть, что делается в нынешнем, текущем месяце[78].

Так или иначе, это прискорбно, и я был бы рад, если бы ты наконец всерьез обратил внимание на то, как все идет и шло столько времени.

Что тут поделаешь? К сожалению, все непросто: мои картины не имеют ценности и, по правде говоря, они стоят мне очень дорого, пусть даже порой только моих мозгов и крови. Я ни на чем не настаиваю, и что мне сказать? Вернемся к нынешнему месяцу и будем говорить только о деньгах.

23 декабря у меня были на руках один луидор и 3 су[79]. В этот же день я получил от тебя купюру в 100 франков.

Вот расходы:

Итак, мы добрались до того дня, когда я вышел из лечебницы, или до следующего, вынужденно истратив 103,50. К этому следует прибавить то, что в первый день я отобедал с Руленом в ресторане, совершенно успокоенный, не предвидя новых тревог. И вот итог: к 8-му я был на мели. Через один-два дня я занял 5 франков. Это лишь десятое. Я надеялся получить к десятому письмо от тебя, но это письмо пришло только сегодня, 17 января. В промежутке был строжайший пост, тем более тягостный, что такие условия не способствовали выздоровлению.

Все же я вновь принялся за работу, в моей мастерской есть уже 3 готовых этюда и портрет г-на Рея, который я подарил ему на память.

И опять же на этот раз – ничего особенно серьезного, лишь боль несколько усилилась и было довольно тревожно. При этом я по-прежнему сохраняю надежду. Но ощущаю слабость, а еще мне немного страшно и не по себе.

Надеюсь, это пройдет, когда ко мне вернутся силы.

Как говорит Рей о моем кризисе, достаточно быть очень впечатлительным, чтобы случилось то, что случилось со мной, и сейчас у меня просто анемия, и самое важное теперь – как следует питаться. Но я позволил себе сказать г-ну Рею: в то время, когда я прежде всего должен был восстанавливать силы, мне, по случайности или недоразумению, пришлось вновь держать строжайший пост целую неделю; а много ли доводилось ему видеть в таких обстоятельствах сумасшедших, которые были бы довольно спокойными и работоспособными; если нет, то не соблаговолит ли он хотя бы иногда вспоминать о том, что я пока еще не сошел с ума?

Теперь, когда все оплачено, – есть ли в этих расходах что-нибудь недолжное, сумасбродное или чрезмерное, учитывая, что весь дом был перевернут вверх дном после этого приключения, а моя одежда запачкана? Если я сразу же по возвращении уплатил то, что задолжал почти таким же беднякам, как я, – сделал ли я ошибку, мог ли я сэкономить больше?

Сегодня, 17-го, я наконец получаю еще 50 франков. Из них я уплачиваю прежде всего 5 франков, занятых у владельца кафе, затем 10 за еду, которую покупал в кредит всю эту неделю.

Когда я рассчитаюсь со всеми, у меня останется завтра 23,50 фр.

Сегодня 17-е, мне надо прожить 13 дней.

Вопрос: сколько я могу потратить в день? Нужно еще прибавить, что ты выслал 30 франков Рулену, из которых он внес 21,50 – квартирную плату за декабрь.

Вот, дорогой брат, счет за нынешний месяц. И он еще не закончился.

Перейдем к расходам, которые ты понес из-за телеграммы Гогена, – я уже упрекнул его за это, в довольно сухих выражениях.

Сколько ты потратил по ошибке – меньше 200 франков?

Неужели Гоген утверждает, что был на высоте?

Я не стану зацикливаться на бессмысленности этого поступка. Предположим, у меня помутилось в голове, но почему мой знаменитый приятель не повел себя более хладнокровно?…………… Не буду больше возвращаться к этому.

Не знаю, как благодарить тебя за то, что ты так щедро заплатил Гогену, – теперь он должен быть очень доволен отношениями с нами.

Увы, это еще один расход, который мог быть не таким крупным, но я вижу в этом проблеск надежды.

Не должен ли он… не мог бы он хотя бы попробовать видеть в нас не эксплуататоров, а тех, кто хотел обеспечить ему средства к существованию, возможность работать и… и честное имя.

Если это не так ценно, как содружество художников (то, которое он предложил и за которое до сих пор держится) с его грандиозными перспективами, в том виде, в каком они тебе известны, если это не так ценно, как прочие выстроенные им воздушные замки…

Почему бы тогда и нам не возложить на него вину в горестях и убытках, которые он мог неосознанно причинить тебе и мне в своем ослеплении? Если это утверждение покажется тебе сейчас слишком смелым, я не настаиваю… поживем – увидим.

Раньше он, по его словам, проворачивал «банковские дела в Париже» и считает себя искушенным в таких вещах… Пожалуй, мы с тобой намеренно не полюбопытствовали на этот счет.

Тем не менее это вовсе не противоречит кое-каким местам в нашей переписке.

Если бы Гоген, приехав в Париж, тщательно обследовал себя или показался врачу-специалисту, я, право, не знаю, что из этого могло бы выйти.

Я не раз видел, как он делает то, чего мы с тобой никогда не позволили бы себе, его совесть работает иначе – и слышал две-три истории о нем в том же духе, – но я близко знаком с ним и думаю, что он увлечен воображением, возможно гордостью, и… довольно-таки безответствен. Потому-то я и не стал бы советовать тебе прислушиваться к нему всегда и во всем. Но в том, что касается уплаты по его счетам, ты повел себя куда более добросовестно, чем он, и, думаю, нам нечего бояться, что он введет нас в заблуждение своими «банковскими делами в Париже». Но он… право же, пусть делает что хочет, пусть сохранит свою независимость????? (и в каком смысле он считает себя независимым?), свои представления… и пусть идет своим путем, если полагает, что знает его лучше нас.

Довольно странно, что он требует от меня картину с подсолнухами, предлагая, как мне кажется, в обмен или в подарок несколько своих этюдов, оставленных здесь. Я пошлю ему его этюды – мне они совершенно ни к чему, а ему могут пригодиться.