Архангел обернулся к нам. Франческо опустил голову и сотворил крестное знамение. Я смотрел прямо, не отрываясь. Я никогда не жаждал узреть божество и поэтому в отличие от Франческо не испытывал боязни от представшего нам зрелища.

Архангел Михаил улыбнулся.

Я впервые осознал, что это все вовсе не галлюцинация. Я действительно был в Аду и взаправду увидел Божественное. Сомнений не осталось: я слишком человечен, я бы не сумел придумать такую улыбку. Словно поцелуй, вдруг поглотивший самые мои постыдные секреты.

Коротко взмахнув крылами, архангел снова поднялся в воздух, в вихре моментального торнадо. Вослед тянулись все цвета, что он явил с собой, и таяли ему вослед. Небывалая зелень травы снова сменилась тусклой серостью грязи. Из деревьев вытекла вся жизнь. Ворота моментально заржавели, но не закрылись. Цвета слились вдруг, как вода из ванной… вот только слив располагался сверху, в небе. Архангел Михаил исчез, и за ним, в крошечное отверстие в небе Ада, улетучились остатки цвета.

Прошло несколько зачарованных минут. Франческо вновь обрел дар речи:

— Ты должен войти в ворота один.

Я пожал ему руку. Жест получился какой-то незначительный, и я признался, что не знаю, как благодарить Франческо.

— Это я, — возразил он, — должен тебя благодарить. Я не только ради Марианн взялся за задание, это ведь была расплата!

— За что?

— Отец мой был стрелок по имени Никколо, в германской кондотте, и его убили. Но его приятель Бенедетто сумел сбежать при помощи двух германских стрелков и привез арбалет моего отца в Фиренце. — Тут Франческо стиснул мои руки. — Тот арбалет — все, что осталось мне на память об отце.

— Мой экземпляр «Ада» тоже принадлежал твоему отцу?

— Да. Он бы хотел оставить его тебе. — Франческо низко поклонился. — Grazie.

Мятежные ангелы не посмели меня остановить, и я вошел в ворота. Я знал, что будет дальше: Шестой круг, место для еретиков, усеянное горящими могилами и надгробиями. Однако, оказавшись за воротами, я увидел, что Inferno Франческо исчез. Я стоял на утесе, над морем. Оглянулся — но ворот Дита тоже не было.

Чайки с радостными криками метались над водой. Трава была подернута холодной росой, мои голые пятки щекотала трава. Я был теперь полностью обнажен, кожа совсем исцелилась; одежда моя исчезла, монетки на шеи тоже больше не было. Светало, меня холодил ветерок, и я чувствовал себя восхитительно живым.

Футах в двухстах от меня на скале одиноко застыла другая фигура — кажется, женщина, вглядывается в океан. Конечно, я понял, кто это. На вид ей казалось слегка за сорок, и лишь глаза, высматривающие что-то вдали, выдавали куда более солидный возраст. Волосы ее были собраны на затылке, плечи укрывала плотная шаль. Платье слегка износилось, ботинки запачкались. Я окликнул ее по имени:

— Вики?

— Да… — Она ни на секунду не спускала взгляда с моря.

— Ты его видишь?

— Я вижу его повсюду.

Я посмотрел вдаль. На море не было ни одной лодки — лишь одинокая, пространная гладь воды. Я осторожно спросил:

— Ждешь, что Том вернется?

— За этим ли я здесь стою?

— Я не знаю.

Из шпилек выбилась прядь волос. Вики поправила локон.

— Конечно, да!

Ветер трепал ей подол платья. Волны бились о камни. Мы долго молчали. Я размышлял о том, что вскоре мое Адское путешествие должно завершиться. «Это последний призрак». Мы так и стояли на одиноком посту у края мира, и каждый ждал события, поторопить которое было не в его власти.

— У тебя нет горящей стрелы, — наконец произнесла Вики.

Верно. Я оставил стрелу позади, у врат Дита, воткнутой в землю, как импровизированный алтарь. Быть может, она до сих пор горит — как знак, что я побывал в этом месте.

— Это не важно. Здесь она не понадобится.

— Что мне делать дальше?

— Быть может, пришел и твой черед ждать. — Она пошире расставила ноги, сгорбилась от морского ветра. — Любовь — такое дело, которое нужно беспрестанно повторять.

В этот момент мне явилось великое ничто ее бытия: Вики и впрямь останется здесь навсегда — ждать, когда вернется Том. Насколько я мог судить, она даже не заметила моей наготы. Сомневаюсь, замечала ли она вообще хоть что-то, кроме распростертой перед ней морской глади.

— Это место не мое, — произнес я.

— Ты уверен?

— Пожалуй, я пойду дальше…

Она даже не отвела глаз от моря.

— Удачи.

Слова ее казались мне странными — пока я не сделал первый шаг.

Земля задрожала, как будто что-то совершалось позади, подо мной, повсюду вокруг меня. Мне на миг почудилось, что возвращается архангел Михаил, но потом стало ясно: то дрожит под нами край утеса. Я испугался, как бы камень не раскрошился под ногами, рванулся в сторону… От скалы с ужасным треском отвалился осколок, я едва успел отскочить. Обернулся, ожидая, что увижу оползень…

Но утес не осыпался. Кромка его следовала за мной, не приближаясь и не удаляясь, хотя я уже бежал прочь. В спине знакомо зашуршало. «Я уже здесь».

Первой мыслью было — не бегу ли я на месте, точно по беговой дорожке? Но нет… Говоря, что кромка утеса следовала за мной, я именно это и имею в виду, буквально.

Скала меня преследовала, то и дело меняла форму и темп, и я никак не мог убежать от обрыва. Стоило мне метнуться в сторону, скала повторяла маневр, как превосходно обученная овчарка. И ты не сможешь ничего поделать.

Я бежал сколько мог, виляя из стороны в сторону, но скала не поддавалась. Я понял, что скорость не важна, ведь добежать никуда нельзя. Тебе некуда деться.

Вскоре стало ясно, что непосредственной опасности нет. Если бы утес хотел меня поглотить — давно бы уже поглотил. И тогда я направился назад, к Вики.

— Я тоже однажды хотела уйти, — заметила она. — И скала двинулась за мной.

— И поэтому ты стоишь здесь?

— Нет.

Я посмотрел с обрыва вниз. Острые камни вполне могли бы искалечить человека.

— Если прыгнешь, — прошептала Вики, словно не желая, чтобы самый камень под ногами нас подслушал, — лишишься кожи, которую вырастил заново поверх ожогов.

— Но ведь это только галлюцинация. Все это не по правде?! Она пожала плечами:

— Разве это ты понял в улыбке архангела?

«Прыгай».

Почему змея хочет, чтобы я прыгнул? Причинить мне боль. Это было в ее интересах, ведь тварь упивалась моей болью. Я коснулся кожи, там, где некогда огонь спалил все нервные окончания.

«Прыгну, — подумал я, — и лишусь этого. Утрачу нервные окончания, и волосы, и здоровье, и красоту. Пальцы и пенис снова исчезнут. Лицо превратится в обветренный камень. Губы ссохнутся, голос снова осипнет в уродливый хрип. Я снова сделаюсь горгульей, но теперь по собственному выбору».