Для чего все это писать, никому и ни для чего это не нужно.

Здесь полная изоляция, глубокие снега. Никого нет. Тобик и рыжий кот, на стене Лев Х, а в голове плоско и бездарно.

21 января 1951

Думы всюду: на работе, дома, в машине, во сне. Никому не зримое острие меня пронизывающее и сказывающееся на работе центра.

‹…› Сердце не в порядке. Вчера схватило опять в Кремле. Спится как-то неприятно, «потерял левый бок», не могу на нем лежать.

А здесь тишь, снег, носится Тобик и полная изоляция, но совсем ненадолго.

Разуверился в себе. Неотвязчивый образ скверного автомата, зачем-то наблюдающего за собственными действиями и их сознающего.

‹…›

Музыка Генделя. Ели в снегу. Снег. Луна в облаках. Как хорошо бы сразу незаметно умереть и улечься вот здесь в овраге под елями навсегда, без сознания.

«Земля еси и в Землю отыдеши». Жизнь кажется страшной тяжестью.

Ясное чувство, что все философия

Личная философия Вавилова

По приведенным записям видно, насколько важна была для Вавилова философия. И в ранних дневниках, и – особенно – в поздних очень много философских рассуждений. Доминирующие философские темы в разные периоды отличались. «Загадке сознания» Вавилов посвятил многие и многие страницы на протяжении всех лет (слово «сознание» в философском контексте встречается более 500 раз). В 1941–1942 гг. явственно звучит в качестве главной также тема «флуктуационности», случайности всего происходящего – «„философия“ самая холодная, ледяная и флуктуационная. Это сейчас (т. е. последние месяцы) основа» (25 декабря 1942). Летом 1947 г. Вавилов много писал о возможной одушевленности атомов. В конце 1948 г. был особенно недоволен материализмом. В отдельные периоды развернутых рассуждений меньше, но зато очень часты короткие, афористичные записи на волновавшие Вавилова философские темы. К примеру, с начала 1949 г. на первый план по частоте упоминаний явственно выходит тема утраты собственного «Я», трансформирующаяся весной того же года в тему-кошмар превращения человека в автомат, а затем, к началу 1950 г., перетекающая в мысли о необходимости (или о горькой невозможности) выхода «за пределы» человеческой нормы и в стремление средствами философии подняться «выше себя». Некоторые из подобных тем звучат «фоном» из года в год, временами лишь усиливаясь или ослабевая. Причем такие сквозные темы зачастую (почти всегда) противоречат друг другу. Например, с одной стороны, люди – это машины-манекены, (само)сознание которых только хитрый издевательский фокус природы; с другой стороны, именно благодаря сознанию люди постепенно эволюционируют во всемогущих богов. Противоречивость таких идей ясна и самому Вавилову, что, в свою очередь, порождает новые философские рассуждения об отсутствии «абсолютной системы координат», заставляет признаваться в философском релятивизме и агностицизме. Хотя главные из сквозных философских тем осознаются, именуются и фиксируются в дневнике самим Вавиловым («теория зеркальности», «загадка сознания», «теория облака», «безрадостный материализм» и др.), разобраться в хитросплетениях личной философии Вавилова непросто. Но, несомненно, стоит попробовать. Вавилов как философ интересен сам по себе: не каждый президент Академии наук, физик-оптик в свободное от основной работы время в одиночку и всерьез в личном дневнике из года в год пытался решить чуть ли не все главнейшие философские вопросы, касающиеся «Я», личности, субъекта, души, разума, истины, бога. Однако не менее, чем личность Вавилова, интересны и некоторые его открытия или прозрения.

«Я создан философом и эстетом» (23 июня 1912)

История взаимоотношений Вавилова и философии так же запутанна и противоречива, как и сама эта философия.

«Способность и страсть к обобщениям, к общим формулам, к „философии“, у меня появившаяся давным-давно – в детские годы, подорвала многое, а жизнь сделала и для других и для себя очень часто несносной» (17 октября 1940). «С десяти лет по крайней мере был „философом“, пытающимся пробраться к основам» (30 декабря 1944). «…„философствовать“ стал лет с 10, недаром отец еще тогда дразнил „философом“» (26 февраля 1950). В ранних дневниках Вавилов несколько раз давал названия прошедшим этапам своих философских исканий, например «веселый философический романтизм 12–14 лет», «научное мировоззрение», «эстетизм», «мистический агностицизм» и т. п. (подробнее см. приложение 4.1). К возрасту 15–16 лет относится его первое философское сочинение – «О цели жизни и об оправдании жизни»[409].

Молодой Вавилов предпринимал многочисленные (и безуспешные) попытки освободиться от тяги к «философствованиям». Главной темой его философии на несколько лет стало «воспевание науки» – «науки чистой от всяких проклятых вопросов о цели жизни, Боге, и прочей ерунде» (19 января 1909). Борьба с самим собой за превращение из философа в ученого была очень серьезной. «Я ругался с философией и литературой, а сам ¾ из того, что читал, кажется, посвятил этим двум областям…» (16 февраля 1909). Пять лет подряд Вавилов делает однотипные признания: «Университет… наука, но, Боже мой, от всякой науки я отстал, занимаюсь какой-то философской метафизикой» (13 июля 1909); «…благодарение Богу, начинаю я от всяких историй литератур, критик, философий и прочей дилетантской мерзости отставать ‹…› Не порвать ли сразу и с литературой, и с философией…» (7 февраля 1910); «…я всегда был частью поэтом, мечтателем, философом или ученым. Это я помню отлично. Теперь задача в том, чтоб сделаться ученым всецело» (13 марта 1911); «Я создан философом и эстетом. Все остальное только рамка и ненужное» (23 июня 1912). 1 апреля 1913 Вавилов пишет: «На столе у меня все физики стоят – Лебедевы да Poincaré, в шкафах глядят Гауссы да Ньютоны… и на самом деле как далеко я еще не физик. Да и кто я, Бог знает.

Я ни философ, ни поэт,

Я ни ученый, ни художник,

Во всех ремеслах я сапожник,

И мне на свете клетки нет».

Летом 1913 г. в дневнике поездки в Италию Вавилов очередной раз торжественно делает окончательный выбор в пользу науки. Но 28 сентября 1913 г. – опять поэтические строки на эту же тему:

«Физик я в литературе,

А в науке я пиит.

Искони, видно, лежит

Эта блажь в моей натуре».

В главе о мечтах молодого Вавилова уже были подробно описаны и стремление отречься от гуманитарных увлечений, и регулярное желание тем не менее «пофилософствовать». Эта двойственность сохранилась до конца жизни, выражаясь порой в еще более явной форме: Вавилов обзывал философию болезненной гипертрофией сознания (есть множество записей об этом), мечтая одновременно «побыть в философской нирване» (17 октября 1943). Итогом юношеских «метаний» Вавилова между философией и наукой стала своеобразная «любовь-ненависть» к философии. С одной стороны, он, как это