Дуня и Иван спали обнявшись под тяжелым меховым одеялом.

— Я, как собака, много лет хожу за тобой, — говорил он ночью. — И доходился.

Утром буря стихла.

— Осень! — сказал он, слыша сухой звон листвы.

— Да, осень.

— А был тогда март. Перед весной.

— Так же у отца, как теперь, за поскотиной табунились жеребята.

— Я печь затоплю!

— А я на что? На что у тебя парень молодой? Живо, давай, Иван, крутись! — крикнул он себе.

Ловко и наскоро приодевшись, он налегке выскочил из зимовья, стал что-то крушить топором. Внес охапку дров. Умело и не торопясь затопил.

— Сухие поленья! Диво!

Огонь запылал. Ее лицо смеялось радостно из-за вихров медвежьего одеяла.

Он словно пронырнул надо всем одеялом, и мохнатая бурая голова со ртом до ушей появилась рядом с ней на ее подушке. Теперь меховое одеяло на китайском шелку закрывало половину ее лица.

Дуня притихла. Ее глаза стали серьезны. Иван прильнул к ее груди, мягко положил руку на плечо. Она поцеловала его долгим поцелуем, словно говорила о чем-то очень важном. Но ее серьезность вдруг растаяла, открылись ровные зубы, ее лицо изменилось, и руки оплели его шею.

Пылал очаг в зимовье, и было тихо.

* * *

— А че будем жрать? — вдруг сказал Бердышов.

— Мне не хочется.

— А я отощал. Я ли не Ванька-тигр. Сейчас сгребу себе добычу… Хозяйка моя! Хозяйничай! А я пойду добывать пропитание!

Он затянул ремни на сапогах, надел пояс с револьвером и патронташем, взял ружье и ушел.

Куча смятой одежды лежала перед ней. Она стала все разбирать. Первый раз в жизни она держала его рубаху. Ее надо было повесить, все высушить и распрямить на горячем воздухе над печью.

Дверь скрипнула.

— Только ты не убеги! — сказал Иван, просовывая голову.

Она засмеялась.

— Я никуда не убегу!

Послышались глухие шаги, удалявшиеся в мокрую траву. Вскоре раздались выстрелы.

Когда-то Дуня хаживала в это зимовье. Спиридон охотился здесь на лосей. Лосиная Смерть подолгу бродил по окрестностям. Но кажется, что и место стало другим, и зимовье не то…

Дуня достала из-под нар котел, отнесла его на берег, вычистила песком и мелкой дресвой.

Иван тихо брел по глубокой, осенней траве.

— Сбежал твой сохатый? — спросила она.

Он вышел, обвешанный дичью.

— Чу, ты пойдешь за меня замуж? — спросил он тревожно.

— За бедного!

— Какой перелет! — сказал он, подымая голову и глядя на массу птиц. — В несколько этажей летят!

— Осень! — отвечала она.

— А тогда была зима!

— Нет, тогда была весна, — ответила она и заглянула ему в лицо.

— Дерзкие глаза у тебя, озорные! — сказал Иван.

Они вошли в свой дырявый, но жаркий дом.

— А помнишь, как я тебе дорогу перебежала?

— Помню…

— И жеребушку молоденькую помнишь?

Она пристально смотрела ему прямо в глаза. Она тронула щекой его щеку и замерла на миг, чувствуя, как часто бьется его кровь.

— Гуся жарить? — тихо шепнула она на ухо.

— Ково это?

— Гуся, я говорю, жарить?

— Паря, не знаю, жарить ли…

— Ты и обалдел! Эй, Иван! — постучала она по груди его, как в дверь. — А уток на похлебку? Ты — хозяин. Вели, что хочешь… Я все исполню…

— Погоди маленько… Я опомнюсь…

* * *

Бердышов вспомнил, как с Ильей и Васькой был он когда-то на озере Эворон. И показалось ему ночью, что он отторгнут от своего места в жизни.

Он вспомнил это, когда в открытом кабриолете катил с Жаннет по бульвару Мадлен, и она все показывала ему. Он с белой, накрахмаленной грудью, с бантом на лацкане, с розой в петлице, в котелке и перчатках. И рука на трости с золотым набалдашником.

— У кого есть деньги, тот не бывает стар. А ты молодой и сильный. И рост высокий и ты красивый! — говорила она ему.

Весь бульвар в цветах и подоконники на этажах тоже в цветах. Кто-то бросил им в экипаж эту красную розу. Даже большие розовые и светло-желтые дома кажутся Ивану каменными цветами.

Они познакомились случайно, в магазине. А на другой день он послал ей цветы и подарок.

— Сибирь! О! Строганов! — говорила она. А Иван еще не знал, кто такой Строганов. «Строганов, идемте танцевать!» — говорила она.

Он чувствовал, как радуется эта маленькая девушка. Ей вдруг стали доступны удовольствия ее родного города.

Он познакомился с ее матерью. Он бывал с Жаннет в кабаре, среди богатой публики. Она повела его в Большую Оперу на балет. И там он вспомнил, как когда-то небогатым торгашом в ночь на озере Эворон мечтал о другой жизни и ждал…

Жаннет сначала испугалась: уж слишком дорог был первый его подарок.

— Останься у нас… — нежно и тихо заговорила она, и ему чудилось в ее слабом голосе далеко спрятанные слезы. Она знала, чувствовала, что он не одинок. И мать ее это понимала и говорила ей.

Иван понемногу учился говорить по-французски. В кабаре все смотрели на высокую молодую даму на сцене.

Иван видел, как она выгибает ногу, как выгибает вперед бедро, подхватывает платье. И еще выходило пять девиц… И еще пяток…

Жаннет здесь выросла, но еще не видела всего этого.

— Что у тебя в Сибири?

— Меха и золото!

Они ездили в казино и пробовали играть. Иван видел на зеленых столах груды золота и руки с драгоценными перстнями.

Он чувствовал, что здесь собраны великие богатства, что весь город украшен, всюду трудились умы и руки. Казалось, тут вечный праздник, но только люди не чувствовали этого, словно не видели окружающей их красоты.

— Мосье Бердышов! — здоровались с Иваном в кафе.

Он бывал на бирже. Он встречался с коммерсантами.

Богатейший банкир, узнав, что он сибиряк, пригласил его. За обедом один из гостей подозрительно оглядывал Ивана и наконец сказал, что он походит на американца.

— Нет, я не американец!

— Вот наше золото… — говорил ему на другой день банкир, спустившись после осмотра банка в подвалы.

Иван видел в Петербурге в государственном казначействе, как хранится золото. «Где же наше, амурское?» — думал он и в Петербурге и в Париже.

— Вы сами добывали золото? — спрашивал банкир.

— Да, я сам мыл, как рабочий, а теперь сам хозяин приисков. И я хочу открыть банк.