— Вы еще молоды и могли бы успеть зарекомендовать себя в Европе, — говорил банкир. — У нас не считается, кто стар и кто молод. Важно, есть деньги или нет.

Высокий, приветливый француз с узким лицом и седыми усами разрешил Ивану познакомиться с банковскими операциями. Однажды он полушутя сказал:

— Может быть, вам стоит здесь жениться. Мы найдем вам подходящую невесту. Вам нужен компаньон для пробуждения Сибири!

— Может быть, вам надо отделиться от империи! — посоветовал Бердышову в тот день за обедом один из гостей.

Ивана попросили показать на карте места, где происходит добыча золота на Дальнем Востоке. Новые знакомые довольно верно знали, сколько золота добывается на Амуре и куда оно идет.

— А Сахалин еще не отдельная республика? — спросил хозяин.

Но это тоже была лишь горькая шутка. Он знал о каторжном острове.

По улицам маршировали французские солдаты.

В книгах писали, что и товар точно так же марширует, как солдаты, он завоевывает, застаивается и то побеждает, то терпит поражения и подавляет, всегда подавляет целые народы.

— Зачем же эти подарки, Бердышов? — сказала на прощанье Жаннет. — О! Бердышов, как же ты сможешь мне писать! Я буду учиться по-русски и уеду в страну золота! Ты не обманешь меня?

— Нет!

— Я тебя люблю, Бердышов.

— Я тебя тоже люблю.

А борцы за свободу, которых они с Жаннет видели не раз на сборищах, казались Ивану дельцами. «Все те же дельцы, но они ставили на других лошадей!» Жаннет горько и неподдельно рыдала. «Ты такой ласковый и добрый!» «Я никогда не любил такой женщины!» «Да, я знаю это. У тебя — жена, и ты христианин!»

… — А ты ловко поваришь! — сказала Дуня.

— А как же! Я насмотрелся! Могу соус приготовить…

— А дичь там едят?

— Да, любят. Лес такой же. И трава. Хорошие садовые цветы.

Она замолчала. Он видел лишь ее спину и понял, что она не хочет говорить об этом.

— Я им там рассказывал про Горюн, про гольдов, про шаманов.

— Неужто им любо?

— Еще как… — Он вспомнил, как Жаннет сказала ему однажды: «Ах, Бердышов! Ты ведь живой, ходячий театр!»

— А на Горюне нынче будет много дичи… У вас под Тамбовкой, на островах.

Они стали варить обед.

— Уедем с тобой и будем жить всегда, — сказал Иван.

— Я сбежала бы к тебе.

— Чем же плохо? Разве ты не хочешь иметь своею парохода? Приисков? Поехать, куда хочешь…

— Нет! — ласково ответила она.

— Разве что!

«Не думай, Иван, что я рот разину на богатство, — подумала она, — я сама золото мыла, гребла его с бутар, умею торговаться и сбивать спесь с людей… Я сказала Илье, что не люблю его… Да и зачем я ему?»

— Если бы ты был охотник? — снова говорила она ему под утро. — Я не хочу думать, что ты богач… Ваня! Нет, ты приехал с Горюна — и весна, а не осень… Ты вошел — и нет осени… Оставь все — я уйду с тобой на край света.

— Я бы отдал все Илье.

— Отдай! — с восторгом и крепко обнимая его, воскликнула она, уже зная где-то в самой глубине души, что и она и он лгут. Но она будет любить его еще крепче, вечно. И он ее не забудет теперь никогда. Она знала это и чувствовала, что начинается буря, что ни он, ни она не остановятся…

Почему он не взял ее тогда? Она виновата сама? Да она и не думала, побоялась бы и не знала, что любит. Он? Он не вырвал ее силой у отца с матерью, он удачлив и умен, но тут не решился! Люди? Молва людская помешала?

Иван! Да с ним весь свет будет ее. Нет, ей не надо… Сегодня у нее есть то, о чем она не смела мечтать. Но, видно, сильно желала этого еще раньше, на своей заре играя с ним. Она хотела сразиться с ним, таежным царем, великаном ума, силы, богатства, смелости — с тигром.

— Ваня! — она встала, босая, со светлыми распущенными волосами, как тогда, в избе у отца, после того как Иван убил… Она еще не знала тогда, что он убил… Но это ведь она спасла его тогда, судьбой самой посланная ему, чтобы забыл первую пролитую им людскую кровь, разбой. И отец был пьян не вином, когда поднял дочь из горячей постели, чтобы плясать перед чужими разбойниками. Почему выбрала его? Почему мгновенно ожила от его мельком брошенного взора — он стоил того, чтобы отдать ему свою жизнь.

Она потом, потом, гораздо позже все поняла. Большая жизнь ее сложилась из этих женских дум в одиночестве. И сейчас казалось, что она всегда только и ждала Ивана, что и не было ее четырех родов, огромной жизни с Ильей, любви с ним и труда, и счастья у нее не было никогда…

Оломов шагнул своей сильной ногой на поперечины узкого трапика и взялся за поручень. Дрогнул и качнулся весь железный черный борт, словно на него нацепили якорь от океанского парохода.

Оломов с утра в белом кителе, с белой кисейной накидкой под красным околышем полицейского картуза. Он очень доволен, что пароход поднялся до лагеря. В каюте можно отдохнуть от мошки и комарья. Не придется теперь спускаться на лодке вниз по бурной реке. Пароход сам пришел за ним.

Капитан взял под козырек.

— А вот говорили, что прииск так спрятан, что до него вообще невозможно добраться, — сказал Оломов и почтительно откозырял в ответ и подал руку капитану. — Каково? — обратился он к окружному начальнику Телятеву, который беззвучно и легко, как мотылек, вспорхнул на палубу.

— У нас лоцман из здешних республиканцев… Вот он и совершил сие чудо! — ответил скуластый капитан, невольно щурясь, как от солнца.

— Ты привел, Гаврюшка? — с нарочитой грубостью спросил Оломов косматого старателя в цыганских шароварах с картузом в руке.

— Я-с! — густо ответил мужик.

— Почти до прииска дошел! А меня, братец, уверяли, что двести верст надо подыматься на шестах до главных разработок! Нет, я чувствовал, что приютились где-то близко от Амура.

— Да никакого особенного прииска, ваше высокоблагородие, тут и не было! — ответил Гаврюшка. — Собирались мужики поплескаться. Для себя старались. Из золотника голодали, на обратный билет на пароход намыть не могли!

— Судоходная река оказалась! А на карте не значится. Вы, Терентий Ксенофонтович, — сказал Оломов капиталу, — обязательно составьте опись. Ведь это целое географическое открытие.

— Она не судоходная, ваше высокоблагородие! — продолжал Гаврюшка, покручивая ус. — Просто вода большая сейчас. А ведь обычно-то — так себе речушка. Только шумит. Тут безлюдье, никто не живет и никогда не жил. Дурная река, все ломает, сносит избы. Гиляки сюда не ездят. Спросите Ибалку, он знает. Это ведь глупый народ сошелся, золото, мол! А нет ничего. Вот обыщите, никто ничего не намыл, нищие пришли и нищие уходят!