– Пусть нападают, – свирепо сказал Урций.

Кораксу понравился его настрой.

– Пора вселить страх в сердца всех, кто в стенах. Теперь будем шуметь, как только сможем. Направимся на юг, к границам Эпипол. Собираемся с остальными снаружи.

Он ушел, как только они ответили.

– Настал наш момент, – прошептал Квинт.

Урций поднял гладиус, красный от острия до рукояти.

– Да. Пора отомстить за Мария.

Аврелия повернулась на бок и сонно протянула руку туда, где должен быть Ганнон, но ее рука нащупала лишь холодное одеяло. Проснувшись, она вспомнила. Уже вторую ночь подряд его здесь не было. Она все еще не привыкла к отсутствию Публия, и оттого еще больше нуждалась в тепле Ганнона в постели. И все же женщина не могла отказать ему в удовольствии провести две ночи в пьяной компании. То, что они с Клитом совершили в предыдущий вечер, уже стало легендой. История о том, как они дерзко принесли жертву Артемиде за стенами города, прежде чем обратить в бегство большой римский дозор, пронеслась по городу как ветер.

А ведь все могло быть совершенно иначе, если б легионеры не поддались панике от звука карникса… Но женщина старалась не думать о таком исходе. Подъем боевого духа стоил риска, так как долгие месяцы осады брали свое. Даже Ганнон, которому, как и ей, понравился период свободы в Акрагасе, начал уставать от всего этого. А она страшно устала – от нехватки продуктов и таких предметов первой необходимости, как ламповое масло; от беженцев, что, убежав от римских легионов, когда те приблизились, заполнили город так, что он уже трещал по швам; от солдат, считавших дарованным богами правом приставать к любой женщине, какую увидят. В голове всплыл образ конопатого, и Аврелия вздохнула. Пока что не было подобных случаев – она редко выходила и всегда в таких случаях надевала плащ с капюшоном, – но всякая надежда снова заснуть пропала.

Женщина посмотрела в изножье постели, где, свернувшись клубочком, спал кот. «Счастливый», – подумала она. Когда Ганнона не было рядом, она кормила его объедками со своей тарелки, но мясо было слишком большой редкостью, чтобы давать коту. Если б не соседские мальчишки, для забавы охотившиеся на крыс, Ганнибалу доставалось бы мало мяса. После удачной охоты они приносили ему одну-двух. Раз в неделю Аврелия давала им серебряную монетку, чтобы они не забывали про кота. К счастью, мальчишкам самим нравилось его кормить, и женщине не приходилось возиться с мертвыми грызунами – она настояла, чтобы кормление происходило в близлежащих переулках.

Немного полежав, Аврелия встала и оделась. Через щели в ставнях стало пробиваться солнце – начинался день. Если прямо сейчас пойти в пекарню, то больше шансов купить хлеба. И лучше, когда он горячий, только что из печи. И с ночного лова уже вернутся рыбаки, с воодушевлением подумала Аврелия. Рыба была одним из немногих продуктов, какие продавались в изобилии, и Ганнон, когда придет, будет рад тарелке жареного тунца или макрели. Ради этого стоит пройти несколько улиц к торговцу рыбой, посмотреть, что у него есть. А заодно можно зайти на рынок за овощами.

Но боль вернулась. Ей по-прежнему казалось странным ходить куда-то без Публия. «Я тоскую по тебе каждый день, мой маленький, – подумала она. – Да присмотрят за тобою боги в Элизиуме. Когда-нибудь мы встретимся там». Когда он умер, она ежедневно хотела отправиться вслед за ним, но любовь к Ганнону удержала ее. Жизнь одна, и ее надо прожить, а не закончить преждевременно. Она увидится с Публием, когда придет время. А до того ей хотелось завести детей с Ганноном. Не сейчас, ибо это было бы безумием, но когда настанет долгожданный мир. А до того она будет принимать травы, которые продают некоторые повитухи…

На улице закричал мальчик, рыжеволосый предводитель крысоловов, и она улыбнулась. Ганнон говорил, что, не считая рыжих волос, этот мальчишка напоминает его самого в детстве. Мысль об ухаживании за миниатюрной версией Ганнона согрела ей душу. Взяв корзину и кошелек, она собралась за покупками.

Тан-тара. Тан-тара. Звук повторялся снова и снова. Тан-тара. Тан-тара-тара. Тан-тара-тара.

Звук вывел Ганнона из глубокого забытья. Труба, тупо подумал он. Долбаная труба. Кто бы ни играл, нужно засунуть трубу ему в задницу. Это быстро заставит его замолкнуть.

Другие зашевелились и раздраженно закричали:

– Отвали!

– Не наша смена.

– Сегодня праздник, идиот!

К неудовольствию Ганнона трубач продолжал трубить, несмотря на их негодование. Сигнал звучал и звучал, пока карфагенянин не пришел в себя настолько, чтобы воспринимать окружающее. Он лежал на грязном полу, частично под столом. Рядом в бессознательном состоянии валялся Клит. Между ними стоял чудом не опрокинутый, наполовину пустой кувшин вина. Поняв, что они все еще в «Трезубце Посейдона», Ганнон дотянулся ногой и пнул Клита.

– Ур-р-р-р, – откликнулся тот. – Боги, как болит голова!

– У меня тоже, – сказал Ганнон, пытаясь набрать во рту слюны, чтобы плюнуть.

Ничего не добившись, он приподнялся на локте и припал к кувшину. Кислятина заставила его закашляться. Он все-таки проглотил и сделал еще глоток.

– Немного на опохмел. – Он протянул кувшин Клиту. – Хочешь?

Тан-тара. Тан-тара-тара.

Лицо Клита, до того вялое и изнуренное, переменилось. Разинув рот, он взглянул на Ганнона.

– Это уже давно продолжается?

– Не очень. А что?

– Греки не трубят в трубы.

Опираясь на стол, Клит поднялся на ноги.

– ПОДЪЕМ! ПОДЪЕМ, БОЛВАНЫ! В ГОРОДЕ РИМЛЯНЕ! ПОДЪЕМ! ПОДЪЕМ!

Мгновенно все зашевелились. Одолевавшая Ганнона тошнота усилилась. Он подавил ее и с усилием встал.

– Как? Как они могли проникнуть?

– Это ты мне скажи! – крикнул Клит. С диким взглядом он заметался и вскоре уже опоясался мечом. – Наверное, какой-нибудь предатель, – с горьким смехом предположил он. – Города всегда так берут, верно?

– Наверное.

Ганнон нашел под столом свое оружие, там же валялся шлем. По крайней мере, они пришли в таверну, не заходя домой переодеться. Он и Клит оставались в доспехах.

– Откуда звучала труба?

– Кто же знает? Давай, выйдем и разберемся.

Ганнон посмотрел на остальных вокруг. Они представляли собой смесь разных подразделений. Здесь были и ветераны, но большинство составляла молодежь, набранная в войско, когда началась осада. Паника у них на лицах многое ему сказала.

– Ты, ты, ты и ты! – скомандовал Клит.

Четверо солдат, на которых он указал – ветераны, – откликнулись. «Уже кое-что», – подумал Ганнон. Они приблизились.

– Командир? – сказал один.

– Хватайте любое оружие и выходите к нам на улицу, – рявкнул Клит. – Быстро!

– Есть!