Он впился зубами в тыльную сторону ладони. Перед глазами возникла Бетти, совсем молоденькая… Жозеф тогда работал на заводе. В ту пору дом на улице Сен-Жорж всегда был чистым, теплым и словно пропитанным ароматом овощного супа и теплых оладий, посыпанных сахаром.

«О! Каким прекрасным было Рождество, когда мы подарили Мимине проигрыватель! Эд не мог усидеть на месте. Мама занималась стряпней с самого утра. Мимина тогда окончательно поселилась у нас. Для нее мы переделали гостиную в спальню. Она была очень удивлена, получив такой подарок. После ужина мы слушали пластинки с рождественскими песнями».

Он невольно застонал. Тут же послышался хриплый голос:

— Эй! Канадский педик, хватит хныкать! Еще немного, и ты позовешь мамочку! Хочешь, я утешу тебя, моя цыпочка?

Это был Густав, баварец, помеченный зеленым треугольником[55]. Он бегло говорил по-французски, поскольку вырос возле Страсбурга. Он мечтал только об одном — получить статус капо, чтобы спасти свою шкуру. Само воплощение грубости, он при малейшей возможности демонстрировал свою ненависть к педерастам, как он называл гомосексуалистов. Подчиняясь инстинкту самосохранения, обостренному слухами, переходящими из барака в барак, Симон попытался защититься, утверждая, что стал жертвой ошибки. Уже на второй день после своего прибытия он громко заявил своим соседям по бараку, что он не должен был носить розовый треугольник.

— Фрицы ошиблись, говорю вам, — утверждал он. — Я люблю девушек, красивых девушек с округлостями там, где надо, и у меня их было немало!

Некоторые были склонны верить этому высокому парню с фигурой атлета. Но только не Густав, который постоянно называл его канадским педиком и передразнивал его акцент.

— А может, ты плачешь по Марселю, этому старому педерасту? — не успокаивался баварец. — Он доставлял тебе удовольствие, моя маленькая киска?

Внезапно Симон вскочил со своих нар. Было темно, но он уже привык к темноте. Он услышал звуки музыки, доносившиеся издалека. Врачи и коменданты лагеря, должно быть, праздновали Рождество без всякого зазрения совести — эти палачи, дьяволы во плоти…

— Лучше тебе заткнуться, — пригрозил старший Маруа. — И оставь меня в покое, иначе я заставлю тебя замолчать навсегда как-нибудь ночью. Тебе недостаточно, что все мы обречены подохнуть здесь один за другим десятками, сотнями? Во имя чего? Интересно знать, чем ты заслужил свой зеленый треугольник? Если я педик, то ты, возможно, изнасиловал какую-нибудь девчонку или убил свою жену.

— Тише вы, — шикнул на них по-польски другой заключенный.

Густав беззвучно поднялся. Симон скорее угадал массивный силуэт, метнувшийся к нему. Он получил удар, затем еще, дав наугад сдачи. Их растащили, опасаясь прихода капо или его заместителя.

«Вот он, ад на земле, — подумал молодой человек, снова вытягиваясь на своих нарах. — Мама, я попал в ад. Молись за меня, мама…»

Валь-Жальбер, тот же день

Семейство Шарден отправилось в Роберваль на мессу. Жослин повез туда свою супругу и сына Луи, а также экономку и мадемуазель Дамасс, пекущуюся о спасении своей души.

Но Эрмина отказалась ехать с ними, Бадетта тоже. Несмотря на то что была верующей, журналистка предпочла остаться в тепле большой гостиной, сияющее убранство которой ей очень нравилось.

В отсутствие хозяев и бойкой Мирей роскошный дом, казалось, дремал, совсем как Шарлотта, которая до сих пор спала, и Лора решила ее не трогать, думая, что она заболела.

— Как замечательно, моя дорогая подруга, что вы пришли выпить со мной чаю! — сказала Бадетта Эрмине. — А как же ваши дети?

— Мадлен прекрасно с ними справляется. К тому же они уже все погрузились в чтение книг графини де Сегюр. Я хотела переговорить с вами без посторонних ушей. Это идеальный момент.

Они сидели друг напротив друга за круглым столиком. От елки исходил приятный аромат, светящиеся гирлянды наполняли комнату разноцветными бликами. Из носика чайника поднималась струйка ароматного пара.

— Я принесла из кухни бисквиты, — продолжила Эрмина. — Какая тишина!

— И правда, здесь так уютно! Так о чем вы хотели меня спросить? Ручаюсь, что это связано с моей будущей статьей об этих ужасных пансионах.

— Вовсе нет. Мы к этому перейдем, но чуть позже. Бадетта, вы будете второй, кто об этом узнает: моя подруга Мадлен уже в курсе. В апреле, или даже раньше, я собираюсь поехать во Францию. Октав Дюплесси, мой импресарио в Квебеке, настаивает на этой поездке.

— Как это, настаивает?! Это чистой воды безумие! Париж и вся Франция находятся в руках немцев. Эрмина, у вас трое детей, вы же не собираетесь покинуть это безопасное место, чтобы броситься в пасть к волку, простите за такое сравнение? И потом, навигация откроется только весной.

— Я полечу самолетом из Нью-Йорка. Бадетта, я могу на вас положиться?

— Ну разумеется!

— Мне удалось связаться с моим бывшим импресарио Октавом Дюплесси по номеру телефона, который он написал на оборотной стороне поздравительной открытки. Казалось бы, самое обычное поздравление, но что-то мне показалось странным. И я была права, поскольку завуалированными фразами он объяснил мне, что я должна обязательно приехать к нему в Париж. Это связано с Тошаном! Вы ведь знаете, что во Франции организуется Сопротивление, с подачи Шарля де Голля и благодаря помощи Лондона. Мой отец утверждает, что этот военный — достойнейший человек, который борется за свободу своей родины. В общем, вопрос решен, я должна ехать и хотела бы попросить вас сопровождать меня. Разумеется, я оплачу все ваши расходы. С вами я буду чувствовать себя менее одиноко. К тому же вы француженка, мне это поможет.

Ошеломленная, журналистка налила себе чаю. От ее душевного спокойствия не осталось и следа.

— Я считаю, что все это абсурд, Эрмина. Подумайте: Канада воюет с Германией. Вас будут рассматривать как врага нацистов, если ваша личность раскроется. Я бы очень хотела оказать вам услугу, поддержать вас, но… я не могу принять ваше предложение. И потом, у меня работа. Директор «Пресс» не даст мне отпуск, особенно в такое время. Милая моя, откажитесь от этой затеи, умоляю вас! Это просто безумие, других слов я не нахожу.

Эрмина была готова к такой реакции. Она не обиделась. Эта поездка казалась ей одновременно близкой и далекой, а также несколько нереальной.

— Тогда, раз уж вы пробудете здесь до Нового года, посоветуйте мне что-нибудь. Как разговаривать с вашими соотечественниками, где поселиться в Париже…

— В этом я вам с удовольствием помогу. Но когда ваши родители узнают о ваших планах, они сделают все, чтобы помешать поездке, и будут правы. Этому Дюплесси хотя бы можно доверять? Почему вы думаете, что он как-то общается с вашим мужем?

Эрмина задумалась. Ее действия основывались на двусмысленных словах, которые импресарио произнес со странной, настойчивой интонацией.