Корзина и стала символом АДСРК, потому что все остальное к тому времени разобрали другие партии, не менее озабоченные тем, чтобы об их страстной приверженности стабильности, развитию, высшим ценностям и современным средствам связи как можно скорее узнали избиратели.

Вот так иной раз получается в Африке: начнешь о традициях, а скатишься к политическим анекдотам. Но таков уж этот огромный бурлящий континент. Всему найдется место.

В современной Африке кочевые скотоводы масаи и их родственники самбуру превратились в исключение. Немного найдется народов, у которых старинные обычаи и нравы продолжают бытовать в столь первозданном, незамутненном виде. Большинство африканцев живут по вполне современным нормам, которые мало отличаются от правил других регионов мира. Но это не значит, что они ничем не выделяются. Как бы ни дули над нашей планетой суровые вихри унификации, как бы активно ни стригли всех под одну гребенку фанаты единообразного прогресса, в глубине души человек остается детищем своего рода, племени, нации. В этом я окончательно уверился при знакомстве с жизнью крупнейшей кенийской народности гикую, которая давно вырастила и собственную политическую и экономическую элиту, и всемирно признанных писателей, и даже лауреата Нобелевской премии, но все равно продолжает хранить верность традициям предков.

Первая, весьма бурная, встреча с гикую состоялась в окрестностях городка с необычным для русского уха названием Ньяхуруру, где путеводитель пообещал незабываемое зрелище в виде высочайшего в стране водопада. Кроме падающей воды там действительно ничего примечательного не выявилось. Ну разве что невзрачный городишко, состоящий из трех улиц, умудрился расположиться одновременно и на экваторе, и на высоте почти два с половиной километра над уровнем моря. Говорят, такого больше не найти во всем мире, а что толку? Линия экватора существует лишь на картах и в воображении, а завидная высота проявляется только в климате, необычно прохладном для южных широт.

Вдоволь налюбовавшись на водяной столб – длинный, почти в сотню метров, но тонкий и потому впечатливший меньше, чем ожидалось, – я отправился обратно в Найроби. За окнами автомобиля сменяли друг друга крутые холмы, покрытые аккуратными делянками. Морозоустойчивые посадки капусты, свеклы, картофеля постепенно, по мере снижения, стали дополняться более привычными для экваториальных районов культурами: кофейными и банановыми деревьями, чайными кустами, ананасами.

Веселый калейдоскоп обогретых солнцем, ухоженных наделов притупил бдительность, и опасность застала врасплох. За очередным поворотом шоссе вонзилось в густую, оживленную толпу кенийцев. Издали она казалась такой же дружелюбной и приветливой, как окружавший пейзаж. Впечатление усилилось, когда, подъехав ближе, я разглядел, что многие держат в руках зеленые ветки.

Благодушие разлетелось в клочья при виде мчавшейся навстречу машины. Белый водитель, притормозив и замахав рукой, что есть мочи проорал: «Назад! Назад! Гикую!» Перекошенное лицо и паутина трещин на лобовом стекле отрезвили сильнее, чем вопли. И, хотя развернуться на узкой дороге удалось не сразу, все завершилось благополучно. Отделившиеся от толпы парни добежать не успели, а камни, палки и комья цели не достигли.

Следующий час, съехав с асфальтированного шоссе, я мчался по пыльным проселкам вместе с пострадавшим водителем, как выяснилось, американцем. Мы хотели обогнуть опасный участок и продолжить путь в Найроби. Но так как никто из нас местности не знал, а на картах обозначены только основные дороги, время от времени приходилось останавливаться на короткие совещания, чтобы определить правильное направление по солнцу или справиться о местоположении у редких прохожих.

В ходе блиц-обмена информацией объяснилась и причина нашего несчастья. Дорогу перегородили гикую, которые решили наказать владельцев маршрутных такси матату, повысивших плату за проезд. Поскольку всем в Кении известно, что водители и кондукторы маршруток – парни неробкого десятка, протестующие предусмотрительно запаслись дубьем и булыжниками. А американцу просто не повезло – он стал невинной жертвой, подвернувшейся под горячую руку.

Порядочно проплутав по сельским дорогам, мы наконец решились выбираться на шоссе. И вроде бы все делали правильно, стараясь продвинуться вперед как можно дальше. Но, когда миновав очередную деревню, мы выскочили на открытое пространство, оказалось, что буйных демонстрантов удалось объехать не больше, чем на сотню метров. Нас сразу же опознали и бросились наперерез. На раздумья и развороты времени не оставалось, поэтому, не сговариваясь, мы вжали педаль газа в пол. И счастье улыбнулось еще раз.

Остаток пути до Найроби, как можно легко догадаться, я на чем свет клял бузотеров гикую. Перед глазами, как наяву, стояли недобрые черные лица, уродливо искаженные злобными выкриками, парящие, словно застывшие в воздухе булыжники, вмятины на пыльных боках американской машины. Но стоило поостыть, как на ум стали приходить другие картинки.

Глубинка вовсе не выглядела нищей и безнадежной, как представлялось при виде стоявших вдоль трассы хаотично застроенных грязных гикуйских городков. На сельских улицах напрасно было бы искать мусор. Огороды и сады тоже радовали глаз образцовым порядком. Да и жилища, деревянные и каменные, у многих из которых стояла машина, смотрелись солидно и добротно. Обращали на себя внимание прочные, не покосившиеся заборы – безошибочный признак крепкого хозяйства.

Противоречие между трудолюбивыми селянами и неистовыми манифестантами было настолько ярким, что с момента той памятной поездки в Ньяхуруру, одной из первых на кенийской земле, гикую стали предметом моего пристального внимания. Повода разочароваться не представилось. История, культура, сегодняшняя жизнь народности, самой многочисленной из четырех десятков населяющих Кению, не менее интересны, чем традиции и обычаи масаев, разрекламированные в мириадах книг и фильмов.

Первым любопытным гикую, встретившимся на моем пути, был предприниматель Лоренс Нгиньо Кариуки.

– А, этот? Наш царь Мидас. К чему ни прикоснется, все обращается в золото, – ухмыльнулся знакомый кенийский репортер, когда на одном из приемов я указал ему на высокую, представительную, но поджарую фигуру в дорогом сером костюме и очках в тонкой золотой оправе.

В справедливости сравнения я убедился, очутившись у Лоренса дома. Точнее говоря, его резиденцию лучше было бы назвать если не дворцом, то усадьбой: просторная стриженая лужайка, обширный парк, куча прислуги, двухэтажный белый особняк с колоннами, арками, пристройками, флигелями.

Будущий миллионер начал извилистый путь наверх в 1957 году. 19-летним юношей он добился от британских колониальных властей документа, позволявшего покинуть племенную резервацию и отправиться на поиски лучшей доли. Просто так, по своему хотению, местным жителям передвигаться по собственной стране не разрешалось.

– Вооруженный пропуском я пошел в Руиру, где было много ферм, принадлежавших англичанам, – вспоминал Лоренс. – По молодости мне казалось, что я быстро найду выгодное местечко, стану получать неплохие деньги и заживу, совсем как мзунгу (белый). Но нанимать меня никто не торопился. Тогда, отчаявшись, я решил зарабатывать сам. Но что я мог делать с четырьмя классами образования, без денег, связей и даже поддержки родственников? Разве что копаться в дерьме?