Вновь неторопливо повернувшись к Эрнсту, он произнес ледяным тоном:

— Вы отстранены до окончания расследования. И я бы на вашем месте не надеялся, что смогу вернуться обратно.

— Но ведь, — начал было возражать тот, однако тут же умолк, увидев перед собой воздетый палец Мельберга.

— Тсс, — только и произнес он, и Эрнст понял, что игра проиграна. Можно было отправляться домой.

Гётеборг, 1957 год

Агнес с удовольствием потягивалась, нежась в широкой постели. Все-таки было нечто особенное в ощущении, которое испытываешь после занятий любовью, какой-то прилив жизненных сил, переполняющих все твое существо. Она посмотрела на широкую спину Пера-Эрика: сидя рядом с ней на кровати, он надевал идеально отглаженные брюки.

— Так когда же ты скажешь Элисабет? — спросила она, придирчиво разглядывая свои покрытые красным лаком ногти и не находя ни малейшего изъяна. Не дождавшись ответа, она подняла взгляд и вопросительным тоном добавила: — А, Пер-Эрик?

Он откашлялся:

— По-моему, сейчас еще рановато это делать. Прошел всего лишь месяц после смерти Оке. Что скажут люди, если…

Недосказанные слова повисли в воздухе.

— Мне казалось, что наши отношения значат для тебя больше, чем мнение разных там людей, — ответила она резким тоном, которого он еще от нее не слышал.

— Ну конечно же, дорогая, конечно! Мне только кажется, что нам следует… немного подождать, — сказал он, обернувшись и погладив ее обнаженные ноги.

Агнес посмотрела на него подозрительным взглядом. Лицо его было непроницаемо. Ее раздражало, что она никогда не может до конца прочитать его мысли, как читала мысли всех других мужчин. Возможно, именно поэтому с ним она впервые в жизни почувствовала, что встретила достойного партнера. Давно бы пора! Конечно, для своих пятидесяти трех лет она выглядела очень хорошо, но время даже на нее наложило отпечаток, и скоро она уже не сможет надеяться на свою наружность. Эта мысль страшила ее, поэтому ей было так важно, чтобы Пер-Эрик наконец исполнил свое великодушное обещание. Все годы, что длилась их связь, Агнес всегда контролировала ситуацию. Во всяком случае, так она считала. Но сейчас ее впервые посетило сомнение. Может быть, она дала обвести себя вокруг пальца. Ради его же блага она хотела надеяться, что это не так.

Священник Харальд Спьют любил свою профессию и был бы доволен жизнью, если бы не его человеческое одиночество. К сорока годам он так и не нашел себе подругу жизни, и это причиняло ему душевные страдания. Возможно, помехой служил воротничок священника, так как в нем самом, кажется, не имелось ничего такого, что помешало бы найти свою любовь. Он был по-настоящему хороший и добрый человек, хотя сам, говоря о себе, наверное, не употребил бы таких слов, поскольку отличался смирением и скромностью. Наружность его тоже не стоило винить: не киногерой, конечно, тем не менее он был вовсе не дурен лицом, не облысел и обладал завидным свойством не толстеть, несмотря на пристрастие к вкусной еде и многочисленные кофейные посиделки, без которых никогда не обходится жизнь священника в маленьком городке. А вот поди ж ты, личная жизнь все никак не складывалась.

Но Харальд не отчаивался. Иногда он думал, что сказала бы его паства, если бы знала, какую бурную деятельность он развил в последнее время, подавая объявления о знакомстве. Безрезультатно походив на «сельские танцульки» и любительские кулинарные курсы, он ближе к лету составил свое первое объявление, а дальше уже пошло по накатанному. Пока ему еще не удалось отыскать свою большую любовь, зато состоялось несколько замечательных встреч за обедом, и вдобавок появились хорошие друзья по переписке. Дома на кухонном столе три непрочитанных письма ждали, когда у него найдется свободное время. Но долг прежде всего!

Он навестил на дому нескольких пожилых прихожан, которые рады были с кем-нибудь поговорить о том о сем, и теперь, оставив позади пасторскую усадьбу, направлялся к церкви. Многие из более амбициозных коллег Харальда были бы недовольны малочисленностью здешней паствы, но Харальда все устраивало. Желтая пасторская усадьба служила ему отличным уютным домом, а при виде церкви, возвышавшейся на вершине горы, он всегда заново восхищался ее величественными очертаниями. Поравнявшись со старой приходской школой, стоявшей напротив пасторского дома, он подумал о развернувшихся в общине ожесточенных спорах. Одно жилищное товарищество хотело снести это крайне обветшавшее строение и возвести на его месте жилые дома, но появление проекта тотчас же вызвало ряд протестных статей в прессе, посыпались читательские письма с требованием любой ценой оставить все как есть. Харальду в той или иной мере были понятны позиции обеих сторон, но самым примечательным казалось то, что против строительства выступали в основном не коренные жители, а владельцы вилл, проводившие здесь только летние месяцы. Они желали, чтобы место их отдыха оставалось таким же живописным и идиллическим, как раньше, а они могли бы во время отпуска так же гулять по Фьельбаке, радуясь своему мирному приюту, удаленному от житейской суеты большого города. Проблема состояла только в том, что населенный пункт, который не развивается, рано или поздно умирает, и невозможно навсегда все заморозить. Людям требовалось новое жилье, и нельзя было, записав всю Фьельбаку в охраняемые памятники, надеяться, что это не скажется на ее естественном развитии. Туризм — это, конечно, неплохо, но жизнь ведь продолжается не только летом, размышлял Харальд, неторопливо шагая к церкви.

У него вошло в привычку перед тем, как зайти в храм, остановиться и, задрав голову, полюбоваться колокольней. В ветреную погоду, как, например, сегодня, создавалось впечатление, будто колокольня покачивается в воздухе, и внушительное зрелище тысячетонной гранитной громады, словно бы готовой обрушиться прямо на тебя, всегда вызывало у него почтительное воспоминание о людях, построивших это грандиозное здание. Иногда он мечтал, как хорошо было бы жить в то время, стать, может быть, одним из каменщиков, в безвестности возводивших все это своими руками, начиная от простых стен и кончая великолепными статуями. Но он был достаточно просвещенным человеком, чтобы знать цену романтическим мечтам. Вряд ли их жизнь была такой уж приятной, и он слишком ценил современные удобства, чтобы, обманывая себя, воображать, будто без них лучше.

Помечтав немного, он отворил церковную дверь и виновато подумал: вот опять мысленно просил неведомые силы о том, чтобы не встретить здесь Арне. Ведь тот, в сущности, не делал ничего плохого, свою работу выполнял на совесть, но Харальд вынужден был признаться себе, что недолюбливает последователей пережившего свое время шартаунизма. Арне же был одним из худших представителей этого племени: такого мрачного человека надо было еще поискать. Казалось, что он закостенел в вечном унынии и во всем старается найти только негативную сторону. Иногда, столкнувшись с ним, Харальд чувствовал, как эта встреча буквально выкачивает из него жизненную энергию. Да и вечное брюзжание по поводу женщин-священников Харальду тоже порядком надоело. Если бы ему за выслушивание жалоб на его предшественницу платили каждый раз по пятерке, то сейчас он был бы богатым человеком. Сам он, честно говоря, не мог понять, что такого ужасного в том, если женщина несет людям слово Божие. Каждый раз, когда Арне принимался разглагольствовать на эту тему, Харальд с трудом удерживался от замечания, что проповедуют все-таки не причинным местом, но в последний момент прикусывал язык. Бедный Арне, пожалуй, упал бы замертво, услышав от пастора такие выражения.