Археолог В.Б.Виноградов на страницах журнала «История СССР» раскритиковал Гумилева за поспешность и самонадеянность. По словам Виноградова, Гумилев просто выдал свою гипотезу за доказанный факт. При этом критик высоко оценил саму находку Гумилева: «…поиски … Л.Н.Гумилева не только закономерны, но и весьма результативны. Им открыт уникальный и до сих пор фактически неизвестный науке объект. Ведь вплоть до посещения Л.Н.Гумилевым эта крепость, неизвестно с чьей уж "легкой руки", считалась русским городком Терки-2, построенным в 1578 году. Ни один археолог прежде не заметил, что так называемые "валы" крепости на самом деле представляют собой оплывшие стены, сложенные из сырцового кирпича. Вплоть до книги Л.Н.Гумилева памятник так и не привлек внимания специалистов по Раннему Средневековью».

Виноградов безоговорочно признал городище хазарским, но отказался считать его Семендером. Дело в том, что современники описывали Семендер как большой и процветающий торговый город. Значит, от него должен был сохраниться богатый культурный слой – остатки жилых зданий, торговых лавок, базаров, свалок, остатки кладбищ, наконец. Но культурный слой Шелковского городища оказался бедным. В основном встречались фрагменты керамики VIII–X веков, то есть хазарского времени. Значит, Гумилев открыл не Семендер, а какуюто пограничную крепость, построенную хазарами против кавказских горцев. «Словом, открытие Семендера не состоялось», — резюмировал Виноградов.

Гумилев, разумеется, ввязался в спор и написал в «Историю СССР» полемическую заметку. Но его аргументы были слабоваты, а завершил Гумилев свой текст неожиданно: «Все имеющиеся данные говорят за отождествление Шелковского городища с цитаделью Семендера, но не исключено появление новых данных, которые, может быть, заставят наше заключение пересмотреть».

Гумилев как будто готовит запасной мост для отхода. Значит, он все-таки усомнился в том, что нашел Семендер? Боюсь, что Гумилев разочаровался в своем открытии гораздо раньше. Вдумаемся: в 1964 году, вместо того чтобы продолжать раскопки Шелковского городища, Гумилев отправляется на реку Арчеда (приток Дона), присоединившись к экспедиции почвоведа Александра Гавриловича Гаеля.

Савицкий в Праге недоумевал: «…задаю тревожный вопрос: а Семендер? Вы должны обязательно найти этим летом время продолжить исследование Семендера – лично Вашего великого открытия. Почему можно было копать хазарские могилы в других местах, а к интереснейшему городищу – равнодушие», — писал он в 1964-м. «Я прямо криком готов кричать, что раскопки в Семендере надо начать уже этим летом!» – горячился Петр Николаевич весной 1965-го.

Только в августе 1966 года Гумилев вместе с Артамоновым и двумя молодыми археологами, А.П.Столяром и А.В.Гадло, приехали в Шелковское городище и еще раз осмотрели его. За три часа собрали коллекцию хазарской керамики VIII-X веков, но времени для настоящих раскопок не было, Гумилев торопился на Пражский археологический конгресс. Раскопки возобновили в августе 1967 года. Гумилев тогда был приглашен консультантом в Кавказскую этноархеологическую экспедицию Ленинградского государственного университета. Его сопровождал Прохоров, уже аспирант Пушкинского Дома. Раскопки продолжались дольше месяца. На этот раз сенсации не случилось. В цитадели нашли еще керамику, керамику нашли и вокруг цитадели, но не так много. Картина раскопок мало напоминала остатки крупного города. Много лет спустя ленинградский археолог и этнограф А.В.Гадло, продолжавший исследовать Шелковское городище, фактически признает правоту Виноградова: Гумилев открыл «сезонную ставку хазарского военачальника».

Это была последняя экспедиция Гумилева. Его полевая карьера, начатая летом 1931-го на Хамар-Дабане, окончилась на берегах Терека. В 1967-м ему исполнилось пятьдесят пять лет. Возможно, новым экспедициям мешали болезни, приобретенные в лагере. Не исключено, что свою роль сыграла «красивая москвичка», на которой Гумилев женился в 1968 году. Наталья Викторовна, вероятно, не хотела отпускать мужа на месяц-другой в общество юных студенток-практиканток. Но была и другая причина. Раскопки Шелковского городища сам Гумилев, видимо, не считал перспективными. Если бы он продолжал верить в свою находку, то постарался бы довести дело до конца. Гумилев не любил открытых финалов и старался не оставлять ученикам и последователям неразрешенных научных проблем. Наконец, самое главное: Гумилев со второй половины шестидесятых все больше занимался пассионарной теорией этногенеза. Времени на раскопки больше не было.

О хазарах Гумилев еще напишет очерк, который принесет ему скандальную славу. Идеи Шнитникова и Абросова о гетерохронности и заимствованный еще у Г.Е.Грумм-Гржимайло географический подход к истории древних этносов Евразии Гумилев будет применять до конца жизни.

От географического детерминизма Монтескье географический детерминизм Гумилева отличался, как современный ракетоноситель от древней пороховой ракеты. Французский философ считал, что климат и географическая среда влияют непосредственно на психику людей. Южные народы изнеженны и ленивы, северные предприимчивы и воинственны. Не только профессиональный историк, но маломальски образованный человек теперь докажет полную безосновательность такого метода.

Географический детерминизм Гумилева совсем другого свойства. В докладе, посвященном юбилею выдающегося географа Льва Семеновича Берга, Гумилев показал, как ландшафт и климат влияют на хозяйство народа, а через хозяйство – на общество и политический строй. На склонах Западного Тянь-Шаня, Тарбагатая и Алтая лето стоит сухое и жаркое, растительность выгорает, поэтому кочевники летом перегоняют скот на горные пастбища – джейляу, а на зиму заготавливают сено, потому что на склонах гор скапливается много снега и овцы не могут там кормиться без помощи человека. У каждого рода были свои места летовок и зимовок, а потому кочевые племена мало общались друг с другом и на протяжении последних двух тысяч лет практически не создавали сильных государств с единой авторитарной властью, как это было в соседней Монголии.

В этом этноландшафтном регионе появлялись чаще всего не сильные централизованные ханства вроде государства хуннских шанъюев или чингисидов. Напротив, преобладали племенные союзы и конфедерации – Юебань, карлуки, ойраты. Современная история Киргизии, единственной сравнительно демократической страны Центральной Азии, совершенно далекой от европейской культуры и западных политических традиций, как будто подтверждает правоту Гумилева. Каждый народ не только приспосабливает ландшафт к себе, но и сам приспосабливается к ландшафту. Даже в XX веке, при колоссальном развитии технологий и антропогенизации почти всех доступных для жизни ландшафтов, это правило продолжает действовать. Что же говорить о кочевниках древности, всецело зависевших от природы?

Географические работы Гумилева будут признаны прежде всего самими географами. Неслучайно в 1962 году его пригласят старшим научным сотрудником в Научно-исследовательский институт экономической географии ЛГУ.

Серьезные историки географических работ Гумилева не отрицали. Даже Лев Клейн, культурантрополог и один из самых последовательных критиков Гумилева, высоко оценил идею гетерохронности и ее применение в статьях Гумилева, выходивших на страницах «Вестника ЛГУ», «Народов Азии и Африки», «Известий Всесоюзного географического общества». Клейн даже пожалел, что Гумилев не продолжил исследований в таком перспективном направлении: «… в некоторых своих работах он был действительно замечательным ученым, сделавшим великолепные открытия, — это работы о циклических изменениях путей циклонов и влиянии этих изменений на жизнь и историю населения Евразии. Если бы он сосредоточился на этих явлениях, возможно, он был бы гораздо менее заметен в массовом сознании, но значительно более авторитетен в научном мире».