Следующие пять часов Лика – вместе с присоединившимися к ней Мешем и Риан – провела в рубке. Никакой острой необходимости в этом не было – пить кофе и курить можно было и в каком-нибудь другом месте – но сердцу не прикажешь, ведь так?

Формально адмирал был прав. Возможно, он был прав и по существу. Однако у Лики, сидевшей в своем королевском кресле на возвышении и поглядывавшей оттуда на ситуационную проекцию, было такое ощущение, что неприятности обычно поодиночке не ходят. Не то чтобы она боялась за себя. По отношению к себе у нее с годами выработалась крайне странная позиция, которую она не решалась озвучить ни для кого, кроме себя. На Ойг Лика окончательно и бесповоротно полюбила жизнь во всех ее проявлениях. Ей на самом деле было замечательно хорошо жить, и она буквально купалась в водовороте этой новой великолепной жизни, наслаждаясь каждым ее проявлением. Но при всем при том однажды она обнаружила в себе такое, чего и не ожидала найти, исходя из прежнего своего жизненного опыта, который подспудно все еще определял тогда многие ее оценки. Она вдруг поняла, что прежняя – со всеми своими плюсами и минусами – питерская докторша Лика, какой подсознательно она все еще продолжала себя если не чувствовать, то считать, окончательно умерла. Растаяла, как сон, сошла на нет, как утренний туман под жаркими лучами летнего солнца. А новая Лика была уже все-таки больше королевой Нор, чем кем-нибудь еще. И никакие любимые словечки и шуточки, протащенные в светлое настоящее из унылого прошлого, ничего в этом смысле не меняли, да и не могли поменять. Лика превратилась в Нор, а королева Нор твердо знала, что в жизни есть вещи «посильнее „Фауста“ Гете». Королева не только жила и чувствовала по-другому, она и умереть была готова, если дела сложатся так, что по-другому никак. И в расчетах своих, касавшихся жизни и смерти, Лика имела теперь в виду совершенно иные обстоятельства. И сейчас, чувствуя, как входит в сердце тревога, она думала не о себе – «О себе что печалиться? Пожила и хватит», а о еще не родившихся детях, о дочке Меша, о самом Меше и, конечно, о Максе.

«Ох, Макс, Макс, опять ты оказался прав. Не надо было мне от тебя убегать…»

Но дело было сделано, а сожалеть о сделанном – только напрасно нервы портить. Лика пила кофе, курила свои пахитоски, обменивалась редкими репликами с Мешем и Риан и следила за тем, как неторопливо – в масштабах великого космоса – выстраивается композиция будущей битвы.

«Чуу» набирал скорость, все больше отдаляясь от кораблей оперативной группы адмирала Цья. Угол между векторами движения крейсеров и яхты тоже увеличивался, так что в 17.35 их разделяло уже достаточно большое расстояние. Ратай, все это время так же лихорадочно наращивавшие свою относительную скорость, напротив, сблизились с аханскими крейсерами настолько, что, по всем расчетам, огневой контакт должен был произойти буквально в ближайшие полчаса.

«28 минут 53 секунды», – ответил на ее вопрос вычислитель.

– Время до перехода? – спросила Лика.

«3 минуты 27 секунд».

Получалось, что об исходе боя она узнает нескоро, а между тем тактический вычислитель оценивал шансы сторон, как полтора к одному, прогнозируя – даже в случае победы – гибель от одного до двух аханских крейсеров. Впрочем, в своих расчетах вычислитель оперировал только объективными данными. Такие малости, как выучка конкретных экипажей, опыт и флотоводческий талант старого адмирала Цья, машина к рассмотрению не принимала, просто потому что сделать этого не могла.

«2 минуты 52 секунды».

– Идите-ка вы вниз, – сказала Лика, оборачиваясь к Мешу. – Или хотя бы в мой салон.

Меш чуть скосил глаза на бледную Риан, с напряжением следившую за тем, как меняется обстановка на ситуативной проекции, и кивнул.

– Мы будем в твоем салоне, – сказал он, вставая. – Пойдем, детка. В салоне тоже есть проекция.

«2 минуты 39 секунды».

Лика опустила очередную пустую чашку в приемный лоток сервисного столика, выдвинутого к ее левой руке, и, секунду подумав, взяла крошечную – грамм на тридцать – фляжку с «Серебряным выдохом». Водка эта ей обычно не нравилась, у нее был резкий вкус, в котором доминировала горечь корней молодых побегов аханской горной сосны, но сейчас Лике почему-то казалось, что девяностоградусный спирт, выгнанный из этих желтовато-серых мучнистых клубней, в самый раз подойдет и к ее настроению, и к сложившейся ситуации. Но водка прошла почти незаметно, просто пролилась в горло и исчезла, оставив после себя привкус горечи на нёбе, но не дав ни тепла, ни радости.

«Скачок».

«Минута 11 секунд».

Яхта вздрогнула.

– Пошли маскирующие генераторы, – сообщил по внутренней трансляции второй пилот.

Новый толчок.

– Вторая серия.

– Выходим на максимум, – объявил первый пилот, но ничего существенного, как и следовало ожидать, не произошло, лишь Лика, да и то благодаря Маске, уловила короткую волну слабых вибраций, прокатившихся по корпусу набравшей максимальную скорость яхты. «Чуу» вышел на «тропу перехода», однако формирование «окна» могло начаться не раньше, чем удалившиеся на безопасное расстояние ракеты взорвутся, поставив короткоживущее маскирующее поле.

«57 секунд».

«Поехали!»

Внизу ситуационной проекции вспыхнуло несколько ярко-голубых звезд. Затем, с запозданием в несколько секунд, взорвались и ракеты второй серии.

– Отсчет! – сообщил второй пилот, но трансляции самого отсчета Лика не услышала. Лишь побежали стремительно цифры в верхнем правом углу штурманского вогнутого экрана.

«46 секунд».

Между несущимся вперед – к еще не существующему «окну перехода» – «Чуу» и готовыми сцепиться в смертельной схватке аханками и ратай возникла похожая на распустившийся цветок разреженная туманность. Впрочем, в зрительном диапазоне она была видна лишь благодаря вычислителю, смоделировавшему ее пространственные характеристики. На самом деле помеховое поле, жить которому суждено всего семьдесят секунд, маскировало не саму яхту, а то, что вытворяли сейчас трансформирующие поля с пространственно-временным континуумом, отправляя корабль в «прыжок». Это, собственно, и был адрес перехода, ради сохранения которого в тайне готовились сейчас к бою ее, королевы Нор, крейсера.

«35 секунд».

Короткий, приглушенный изоляцией взвизг генераторов, выходящих на максимум, скачкообразный рост скорости, практически неощутимый для находящихся внутри «Чуу» людей, и вот «окно» открылось. На штурманском экране и на главной проекции возникли лежащие прямо по курсу топографические отметки, обозначенные сверкающим изумрудным пунктиром.

«11 секунд».

Последовала финальная коррекция курса, отмеченная несколькими едва заметными боковыми толчками и короткой волной вибрации, и яхта начала втягиваться в «окно перехода» – открывшийся перед ней на считаные мгновения относительного времени разрыв непрерывности.