– Вы свободны, миссис Карлайон, – холодно произнес судья. Он хотел еще что-то добавить, но передумал.

В полной тишине пожилая дама по-старушечьи неловко сошла по ступенькам и проковыляла к двери.

Судья взглянул на Оливера:

– У вас есть еще свидетели, мистер Рэтбоун?

– Я хотел бы вызвать еще раз Кассиана Карлайона, милорд, если вы не возражаете.

– Есть ли в этом необходимость, мистер Рэтбоун? Вы уже доказали свою точку зрения.

– Не совсем, милорд. Этот ребенок, помимо отца и деда, терпел унижения от кого-то еще. Полагаю, мы должны выяснить, кто был этот третий.

– Если вы считаете, что сможете это сделать, пожалуйста, вызывайте. Но если мальчику будет грозить новое потрясение, я прерву вас. Вам это ясно?

– Да, милорд, совершенно ясно.

На возвышение снова поднялся Кассиан – маленький, бледный, тихий…

Адвокат шагнул вперед:

– Кассиан, из показаний твоей бабушки нам стало ясно, что твой дед занимался с тобой тем же, чем и твой отец. Поэтому мы не просим тебя подтверждать это под присягой. Но был еще один мужчина, и нам очень нужно знать его имя.

– Нет, сэр, я не могу вам сказать, – покачал головой ребенок.

– Я прекрасно тебя понимаю. – Оливер выудил из кармана изящный перочинный нож и протянул его Кассиану. – У тебя есть такой нож, очень похожий?

Юный свидетель посмотрел на красивую вещицу и зарделся.

Эстер метнула взгляд на Певерелла. Тот выглядел смущенным, но не более.

– Вспомни, как нам важна правда, – произнес Рэтбоун. – У тебя есть такой нож?

– Да, сэр, – невнятно пробормотал мальчик.

– А брелок для часов? Золотой, с изображением весов правосудия?

Кассиан сглотнул:

– Да, сэр.

Рэтбоун достал из кармана шелковый носовой платок.

– И такой платок – тоже?

Мальчик побледнел еще сильнее:

– Да, сэр.

– Откуда они у тебя, Кассиан?

– Я… – Ребенок зажмурился.

– Разреши, я помогу тебе? Их тебе подарил твой дядя Певерелл Эрскин?

Певерелл встал, но Дамарис так яростно дернула его за руку, что он чуть не потерял равновесие.

Свидетель молчал.

– Он подарил их тебе, не так ли? – настаивал Оливер. – И ты обещал ему никому не говорить?

По щекам мальчика покатились слезы.

– Кассиан, он – тот самый третий мужчина? – настаивал адвокат.

С галереи донесся вздох.

– Нет! – отчаянно и пронзительно закричал мальчик. – Нет! Это не он! Я сам взял эти вещи! Я украл их… поскольку хотел… чтобы они у меня были!

Александра на скамье подсудимых разрыдалась, и одна из охранниц с неуклюжей заботой положила ей руку на плечо.

– Они настолько красивы? – недоверчиво переспросил Рэтбоун.

– Нет! Потому что он добрый! – крикнул Карлайон-младший. – Он был… Он никогда не делал со мной этого! Он просто мой друг! Я… – Кассиан всхлипнул. – Он мой друг.

– О, вот как? – Оливер разыграл сомнение, хотя и его голос предательски дрогнул. – Но если это не Певерелл Эрскин, тогда кто же? Скажи, кто это был, и я тебе поверю.

– Доктор Харгрейв! – Ребенок расплакался и сполз по перилам на пол. – Доктор Харгрейв! Он! Он! Это он!!! Я ненавижу его! Это он! Запретите ему! Дядя Пев, запрети ему!!!

По галерее прокатился вопль ярости. Двое мужчин уже держали за руки Харгрейва, к которому спешил судебный пристав.

Адвокат поднялся на возвышение для свидетелей, помог мальчику встать и провел его вниз, где передал спустившемуся с галереи Певереллу Эрскину:

– Ради бога, присмотрите за ним!

Певерелл взял племянника на руки и понес мимо судебного пристава – прочь из зала. Дамарис вышла следом. Вновь стало очень тихо.

Рэтбоун повернулся к судье:

– Таковы мои доводы, милорд.

Чувство времени было утрачено. Никто уже не мог сказать, который час, утро сейчас или вечер. Никто не думал подниматься со своего места.

– Конечно, не до€лжно посягать на жизнь ближнего своего, – сказал Оливер в заключительной речи. – Даже если этот ближний несправедлив или жесток. Но что еще оставалось делать этой бедной женщине? Она видела, что зло повторяет самое себя – сначала в ее свекре, затем – в муже, а потом оно коснулось и ее сына. Она не могла смириться с этим. Законы, общество, то есть мы сами, не предоставили ей иного выбора: или позволить этому продолжаться – из поколения в поколение, – или самой свершить правосудие.

Адвокат обращался не только к присяжным, но и к судье:

– Она умоляла своего мужа остановиться. Она заклинала его, но он ей не внимал. Быть может, он уже не владел собой, кто знает! Но вы видите, сколько жизней искалечило это зло, совершавшееся с молчаливого согласия других…

Он сделал паузу, вглядываясь в бледные напряженные лица присяжных, и заговорил снова:

– Содеянное не дает покоя ей самой. Она не спит ночами, ее мучают кошмары и видения ада. В душе она ежеминутно расплачивается за свое прегрешение. Она боится, что Бог не простит ее; но она спасла свое дитя от греха, от проклятия отцов! И, возможно, спасла заодно многие и многие поколения еще не рожденных детей. Спросите себя, джентльмены, что ей еще оставалось делать? Выбрать менее тернистый путь – как ее свекровь? И пусть зло повторяется бесконечно? Отгородиться и жить в комфорте, ибо в остальном ее муж – человек высоких моральных принципов? Боже милостивый… – Рэтбоун остановился, с трудом унимая волнение. – Позволить следующему поколению повторить грехи предыдущего? Или найти в себе мужество и принести себя в жертву, но покончить со злом? Перед вами тяжелейшая задача, джентльмены. Вам выпало решать судьбу этой женщины, и отныне я уже не в силах вам помочь. Ступайте и сделайте это, но не забудьте про молитву, сострадание и честь! Благодарю вас.

Ловат-Смит шагнул вперед и, обратившись к присяжным, напомнил им о законах. Исполненным сочувствия голосом он говорил о том, что не будь законов, настала бы анархия. Люди не должны решать свои проблемы с помощью кровопролития, сколь бы ужасными эти проблемы ни были.

В заключение судья в нескольких словах подвел итог, и присяжные удалились на совещание.

Вернулись они лишь в шестом часу вечера – осунувшиеся, бледные, исчерпавшие все своиэмоции…

Эстер и Уильям стояли бок о бок в дальнем конце битком набитого зала. Сам того не осознавая, сыщик нашел руку женщины и крепко сжал ее пальцы.

– Пришли ли вы к решению, с которым каждый из вас согласен? – спросил судья.

– Да, – ответил старшина присяжных исполненным трепета голосом.