разных языках: «Вместо „угрозы европейской культуре“ налицо скромная попытка освобождения от ига разбойников колониальной политики, от опеки интриганов иноземной дипломатии, от назойливости привозных миссионеров да еще от чудовищной эксплуатации воротил европейской биржи, банков и мануфактур. Правда, это люди, принадлежащие к одной с нами расе. […] Разглагольствования о новой эре всемирной истории кончаются весьма „практичным“ призывом к буржуазным государствам Европы сплотиться в прочный политический и экономический трест для увековечения нынешнего порабощения „желтых“ и „черных“ собратьев». Выводы тоже были разные: «На деле эта система двух, друг против друга стоящих союзов[79], — писал идеолог эсеров, — не консолидировала Европу, а разорвала ее надвое и, под громким именем „европейского равновесия“, парализовала ее взаимным соперничеством. […] Вся Европа может превратиться в арену таких же ужасов и гнусностей, какими только что, на глазах у нас, были полны Балканы. Для всего мира может наступить такая же зловещая полоса дней огня и крови»{12}.

Время показало правоту Чернова, причем очень скоро — в июле 1914 года в Европе вспыхнула война. Брюсов воспринял ее как глобальную трагедию, что видно из цикла стихов «Современность» и статьи «Война вне Европы». Он сразу осознал масштаб конфликта (гибельный, по его мнению, для Германии), но обольщался, что война станет последней в истории человечества, избавив его от всех несправедливостей:

Началом мира и свободы

Да будет страшный год борьбы!

Инвективы Брюсова отличались сдержанным тоном (самые резкие — «надменный германец» и «тевтон»), не содержали шапкозакидательских заявлений и оскорблений в адрес противника, даже в письмах и частных разговорах, хотя взрыв ненависти ко всему немецкому был в России бурным. В хоре проклятий Германии тон задавали не только бульварные журналисты, но и такие люди, как Бальмонт, Сологуб, Городецкий, Северянин, ранее не отличавшиеся шовинизмом. Печать наполнилась «страшилками» о жестокости немцев на фронте, особенно в Бельгии, шпионаже и опасности диверсий в тылу, сея подозрительность и разжигая темные инстинкты. Своим авторитетом кампанию поддержал Верхарн в книге «Окровавленная Бельгия». Именно в отклике на ее русский перевод, Брюсов допустил наиболее резкие выпады против Германии: «Она всегда была страной безжалостных маркграфов и кровавых ландскнехтов. Тысячелетия она бросала свои орды на Европу. В этом ее роковое и страшное предназначение»{13}.

Валерий Яковлевич четко выразил свою позицию: «Если бы обстоятельства момента сложились так, что пришлось бы выбирать между поэзией и родиной, то пусть погибнет поэт и поэзия, а торжествует великая Россия, после чего наступит грядущее торжество родины, и тогда явится поэт, достойный великого момента»{14}.

Из-за начала войны незамеченным прошел первый и, насколько известно, единственный фильм, поставленный по сценарию Брюсова при его жизни. Это драма популярного режиссера Евгения Бауэра «Жизнь в смерти» со звездой немого кино Иваном Мозжухиным в главной роли, выпущенная кинофабрикой Александра Ханжонкова: премьера в провинции 6 августа, в Москве 24 октября 1914 года{15}. «Вестник кинематографии» изложил содержание не дошедшей до нас ленты: «Страшная катастрофа — смерть молодой невесты — навсегда перевернула жизнь доктора Ренэ, изменила весь смысл и значение ее. Одиноко живет он, всецело отдаваясь своим странным, никому не нужным опытам. Он задался целью сохранить от тления красоту. Это ему до некоторой степени удается — в его лаборатории хранятся никогда не увядающие цветы. Однажды к нему приходит привлеченный его репутацией врача и ученого некий адвокат Покровский и умоляет спасти его жену. Неохотно следует за ним Ренэ, но остается, пораженный совершенной красотой больной. Знакомство их продолжается, и по выздоровлении молодую женщину не удовлетворяют серые будни жизни, она ищет красоту, ищет и в жизни, в искусстве, в любви. Встреча с доктором Ренэ произвела на нее огромное впечатление — ее тянет к нему какая-то таинственная, непонятная ей сила, и мучает ее что-то странное, жуткое в нем. По совету врачей Покровский решает отправить жену на юг и просит доктора сопровождать ее. И тут Ренэ выполняет свою заветную мечту: он убивает молодую женщину, чтобы сохранить красоту ее. Красота должна быть нетленной. Проходит 15 лет. В то время как женившийся вторично Покровский наслаждается настоящим мещанским семейным счастьем, уже дряхлый, разбитый доктор Ренэ спускается в помещение, где хранится его сокровище — нетленная красота любимой женщины»{16}. Заинтересовавшись кино, Брюсов и до «Жизни в смерти» набросал несколько сценариев, а после революции некоторое время служил в Московском кинокомитете. По договору от 29 июня 1918 года комитет купил у него сценарий «Карма», но фильм по нему так и не был поставлен{17}.

3

С началом войны Брюсов стал корреспондентом «Русских ведомостей» в прифронтовой зоне, но не добился статуса военного корреспондента. Ярославская газета «Голос», которую издавал К. Ф. Некрасов, получила право перепечатывать его статьи с изменениями и называть его собственным корреспондентом. 13 августа он выехал из Москвы и через два дня был в Вильно. Там он встретился с «милым юношей» Вацлавом Ледницким — сыном польского общественного деятеля Александра Ледницкого, давшего ему рекомендательные письма к местной интеллигенции. Старинный город произвел на Валерия Яковлевича впечатление не только своей архитектурой, но и тем, что здесь он попал «в круг белорусов, фанатиков своей идеи, убежденных, что белорусы — истинные подлинные славяне». Это были поэт Янка Купала, знаток белорусской старины этнограф Иван Луцкевич и его младший брат Антон, критик и публицист. Первое впечатление гостя было не лучшим: «Продолжаю думать, что никакого белорусского языка нет, а есть местный говор и скверное фонетическое правописание», — однако он сразу начал переводить стихи Купалы (четыре перевода появились в виленской «Вечерней газете» уже 22 и 25 августа){18}.

Двадцатого августа Брюсов приехал в столицу Царства Польского; в тот же день в «Русских ведомостях» появилась его первая корреспонденция «Путь на Запад». Гостя взял под опеку старший Ледницкий, которому посвящено стихотворение «В Варшаве»:

В первый раз по улицам Варшавы

С легким сердцем прохожу один.

Не гнетет меня кошмар кровавый

Темной славы роковых годин.

«Я побывал во всех редакциях, — сообщал Брюсов жене 23 августа, — у всех знаменитых писателей и у всех видных польских общественных деятелей, особенно у последних. Пришлось научиться если не говорить, то понимать по-польски. Все говорят по-польски, а я отвечаю по-русски. И, представь себе, — ничего, так или иначе разбирают». Днем позже его чествовало Общество литераторов и журналистов: «Было много народа. Произносились речи по-польски, по-русски и по-французски. Говорили, что сегодня — великий день, когда пала стена между польским и русским обществом. Что еще два месяца