Он был одновременно взвинчен и совершенно измотан, а ему еще предстояло выработать собственную позицию. Но гуманистическая и одновременно законная позиция все никак не вырабатывалась. Хуже того, гарантий, что закон и справедливость восторжествуют, не было вообще! Скажем, логично было думать, что уже показавший себя беспринципным карьеристом Геннадий Дмитриевич скорее похоронит всех причастных к делу живьем, чем признает, что получил это кресло незаслуженно.

А был еще суд, вынесший неверное решение…

А была еще прокуратура…

Даже Президент, поощривший Агушина креслом начальника следственного комитета, оказывался не прав.

Пожалуй, единственным заинтересованным лицом в подобном скандале можно было назвать вдову Шлица… Если не смотреть на шаг вперед. Но адвокат Павлов на этот шаг вперед смотрел и уже видел: ничего хорошего его клиенту этот скандал не принесет. И как ни странно, главной угрозой виделся… Нафаня.

Многое указывало на то, что умирающий от рака, а потому склонный к предельной честности бывший продюсер вывалит на судей все. Это в перспективе означало, что в следственную группу добавят компетентных людей, некоторые счета заморозят, а некоторые фирмы возьмут под контроль. И все то время, пока будет идти новое расследование, имущество Шлица будет находиться под угрозой. Хуже того, именно тогда с ним и поступят вполне по-рейдерски, то есть раздергают по миноритариям — Фростам и Ротманам.

«Вот ведь незадача…»

Самолет мягко приземлился, хлопнула дверь, Нафаню на пинках подняли и потащили к выходу охранники, а Павлов так ни к чему и не пришел. Смертельно больной человек выглядел неопасным, и его скорее следовало лечить, нежели карать. Впрочем, его уже наверняка передавали в руки милиционеров.

Хлопнула дверь, и самолет мягко дернулся и начал набирать скорость. Артем огляделся.

— Это еще что?

Фрост ухмыльнулся.

— Не парься, адвокат, в Москву летим.

Артем повернулся к иллюминатору и пригляделся. Бесчисленные полосы, самолеты и флаги, одинаковые на всех концах земли, не давали даже возможности определить, где они садились.

— Значит, это была не Москва. А где мы?

— В Европе, адвокат, в Европе… Последняя остановка перед Домодедово. Вышвырнули этого козла. Больной собаке без разницы, куда забиться, чтобы помереть…

Артем хмыкнул и развел руками:

«Может, так оно и лучше».

Медянская прилетела из США, только чтобы лично подписать основные бумаги.

— Вы знаете, Лешенька будет участвовать в межшкольных соревнованиях, и я хочу успеть.

Павлов слушал ее и дивился. В течение получаса Виктория, никогда не упоминавшая даже имени сына, вывалила на него небольшую энциклопедию сведений об особенностях жизни маленьких русских мальчиков в США.

— Лешенька у меня практически отличник.

— Лешенька хочет стать астронавтом, как этот… я забыла, Лешенька лучше знает, который на Луну летал.

— Лешенька такой умный…

И в какой-то момент Артем поймал в ее глазах именно то чувство, что и толкало ее на безостановочные хлопоты о сыне, — ужас. Всегда бывшая в центре внимания мужчин и женщин, но половиной из них забытая или вычеркнутая из списков знакомых, Медянская теперь панически боялась остаться одна.

Что ж, все понятно. Теперь ей, как матери наследника, разрешили продать огромный и хлопотный бизнес покойного мужа, и это было, наверное, самое лучшее, что можно было сделать.

Кстати, тандем Фарфорова и Булавкина долго не просуществовал. Кирилл вечно подозревал модельера в том, что тот утаивает какие-то доходы. Булавкин же всячески пытался оттеснить певца от управления зданием и занимал помещение за помещением, наконец Фарфоров не выдержал и продал свою долю каким-то пришлым ребятам из Киева. Они-то и завершили освоение «обломка шлицевского наследства». Попытки выдавить несговорчивого модельера Леню закончились вмешательством Президента, на что украинская сторона ответила симметрично. Украино-российская стычка закончилась выкупом оставшейся доли у Булавкина. Здание было снесено, и на его месте вскоре вырос многоэтажный жилой дом. А Булавкин получил новый особняк в сердце старой Москвы. Кирилл Фарфоров по-прежнему мечтает стать президентом Румынии, но зарабатывает на жизнь исключительно тяжелым эстрадным трудом. Но все это случилось позже, а сейчас Артем решал сложную ситуацию с Викторией.

— Артем, а вы уверены, что все пройдет так, как вы планируете? — все беспокоилась она.

— Уверен, — кивал Артем.

— А эти… Фрост и Ротман… не помешают?

Артем отрицательно мотнул головой. Весь расчет Ротмана и Фроста строился на том, что никто в этой сфере бизнеса, да и вообще в России, не сунется драться с ними — законными совладельцами многих предприятий Шлица. Поэтому, даже если Артему удастся частями, постепенно передать на продажу ее наследство, покупателями акций будут или они же — Ротман и Фрост, — или обычные граждане, не способные давить на советы директоров. А кто у нас в советах директоров? Да те же Фрост и Ротман.

— Нет, Виктория, никто нам не помешает.

И лишь потом, когда они покинули нотариуса и сели в машину к Артему, он рассказал ей о своем последнем разговоре с ее предпоследним мужем. И Виктория разрыдалась, стала расспрашивать о малейших деталях, и снова плакала, и снова спрашивала — весь долгий-долгий вечер. И Артем ясно видел: брошенный ею почти десять лет назад Кузьмин вдруг стал для Медянской воплощением мужественности и верности. Хотя так оно, пожалуй, и было.

А в самом конце, уже перед прощанием, Виктория вдруг пролила свет на одну из главных загадок следствия.

— Фаня… — с болью и теплом в голосе объяснила она смысл бесчисленного звука «ф», в разных вариациях произнесенного умирающим Шлицем, — Нафаню в кругу своих звали Фаней.

Артем покачал головой. Такое знать могли только свои. Хотя, наверное, умей Агушин работать головой, а не нахрапом, это можно было и выяснить.

«А ведь он еще из самых лучших…»

На следующее утро адвокат Артем Павлов вышел к трибуне уже отстроенного конференц-зала огромного медиацентра, чтобы сухо, в нескольких словах объявить ситуацию с наследством Шлица и отойти в сторону, уступая место новым хозяевам колоссального наследства.

— Весь пакет, все сто процентов проданы одному лицу. Это известный бизнесмен, меценат и активный общественный деятель… — Артем сделал короткую паузу, — Алимджан Джабраилович Фархутдинбеков!

Он окинул взглядом белые от ужаса физиономии Фроста и Ротмана, закрыл папку и, передав ее секретарю, сошел с трибуны. Легким шагом миновал замерших бизнесменов и, улыбнувшись охране, вышел в крутящиеся стеклянные двери.

— Ну, куда пойдем? В театр или просто по набережной?