– Это… это Джон, – в слезах выдавил он из себя. – Это не я, кля…

– Я знаю! Быстрее, черт возьми!

Филлип Чэнь выложил ему все: как взял ключ сына и открыл депозитную ячейку, как обнаружил переписку Джона с Бартлеттом и второй ключ, как во время вечеринки в Большом Доме его вдруг посетило дурное предчувствие, как он выкопал такой секретный сейф в саду и обнаружил самое ужасное. Он даже рассказал, как поссорился с Дианой, как они предположили, что монета могла оказаться на Джоне Чэне, и как после звонка Вервольфа она предложила позвонить его родственнику, Четырехпалому У, чтобы его уличные бойцы сопровождали Филлипа, а потом последовали бы за теми…

У изумленного Данросса даже рот раскрылся, но Филлип Чэнь этого не замечал и продолжал, обливаясь слезами, бессвязно излагать, как он лгал полиции и отдал кейс с деньгами юнцам Вервольфам, которых никогда бы не узнал, и как уличные бойцы Четырехпалого, которые должны были охранять его, не перехватили Вервольфов, не вернули Джона и не вернули денег.

– Это правда, тайбань, вся правда, – хныкал он, – и больше ничего… ничего. Ничего до сегодняшнего утра, когда тело моего бедного сына нашли в Шатине с этой гнусной надписью на груди…

Данросс беспомощно пытался собраться с мыслями. Он не знал, что Четырехпалый – родственник Филлипа. Не мог он представить также, как старому моряку удалось заполучить половинку монеты – если только У сам не верховодит Вервольфами или не якшается с ними. А может, Четырехпалый действовал заодно с Джоном Чэнем, разработавшим план фальшивого похищения, чтобы выжать деньги из ненавистного отца? Ну а потом Четырехпалый и Джон Чэнь не поладили, или… Или что?

– Каким образом Джону Чэню стали известны наши секреты? Как он получил сведения, которые передал Бартлетту, – про структуру дома? А?

– Я не знаю, – солгал старик.

– Должно быть, ты рассказал Джону. Об этом знают только ты, Аластэр, мой отец, сэр Росс, Гэваллан, де Вилль и я, а из них только первым четырем известна структура!

– Я не говорил ему… Клянусь, не говорил.

Внутри Данросса снова заклокотала ослепляющая ярость, но он снова ее сдержал.

«Давай рассуждать логично, – сказал он себе. – Филлип больше китаец, чем европеец. Веди себя с ним как с китайцем! Где связь? Недостающая часть этой головоломки?»

Пытаясь найти ответ, Данросс впился глазами в старика. Он ждал, понимая, что молчание – сильнейшее оружие, защищаешься ты или атакуешь. «В чем разгадка? Филлип никогда не сообщил бы Джону такие секретные сведения, значит…»

– Господи боже! – вырвалось у него, когда в голову вдруг пришла эта мысль. – Ты вел записи! Тайные записи! Вот как это стало известно Джону! Из твоего сейфа! Да?

Филлип замер в ужасе от дьявольской ярости тайбаня и, прежде чем смог остановиться, выпалил:

– Да… да… мне пришлось согласиться… – Он замолк, пытаясь овладеть собой.

– Пришлось? Почему? Выкладывай, черт побери!

– Потому… потому что отец перед тем, как… передать мне дом и половинку монеты… взял с меня клятвенное обещание, что я буду вести учет тайных сделок… Благородного Дома, чтобы защитить дом Чэнь. Только для этого, тайбань, это никогда не предполагалось использовать против тебя или дома, лишь для защиты…

Данросс смотрел на него не отрываясь, ненавидя его, ненавидя Джона Чэня за то, что тот предал «Струанз», впервые в жизни ненавидя своего наставника Чэнь-чэня. Он был так взбешен их предательством, что его мутило. Потом вспомнилось одно из давних наставлений Чэнь-чэня юному Данроссу, когда тот чуть не плакал от злости из-за несправедливости отца и Аластэра: «Не поддавайся гневу, Иэн, всегда оставайся спокойным. Я говорил то же самое Кулуму и «Карге», когда они были такими же юными. Кулум пропускал это мимо ушей, а вот «Карга» – нет. Так ведут себя люди цивилизованные: не поддавайся гневу, оставайся спокойным!»

– Значит, у Бартлетта вся наша структура, наши балансы. Что у него есть еще?

Филлип Чэнь лишь трясся, уставившись на него бессмысленным взглядом.

– Ну, давай, бога ради, Филлип, думай! У нас у всех есть тайны, много тайн! И у тебя они есть, и у «Карги», и у Чэнь-чэня, и у Шити Чжуна, и у Дианы… Ради бога, какие еще документы мог передать Джон? – Накатила волна тошноты, когда он вспомнил свои подозрения о связи между Банастасио, Бартлеттом, «Пар-Кон», мафией и винтовками. «Господи, если наши тайны попадут не в те руки…» – Ну?

– Я не знаю, не знаю… Что… что просил Бартлетт? Монету? – И тут Филлип вскричал: – Она моя, она принадлежит мне!

Руки Филлипа затряслись, лицо вдруг посерело. Данросс достал из бара графин с бренди, налил немного в стакан и принес ему. Старик благодарно выпил, чуть не захлебнувшись.

– Спа… спасибо.

– Езжай домой и привези все… – Данросс остановился и ткнул клавишу интеркома. – Эндрю?

– Да, тайбань, – послышался голос Гэваллана.

– Ты не мог бы подойти на минуту? Я хочу, чтобы ты съездил с Филлипом к нему домой. Он неважно себя чувствует, нужно привезти от него кое-какие бумаги.

– Иду.

Данросс не спускал глаз с Филлипа.

– Тайбань, что, что Бар…

– Не смей даже приближаться к ним, или ты покойник! И передай Эндрю всё: письма Джона, письма Бартлетта – всё, – приказал Данросс леденящим тоном.

– Тайбань…

– Всё. – Голова раскалывалась, столько внутри накопилось ярости. Хотелось добавить: «Насчет тебя и дома Чэнь я приму решение за выходные». Но он промолчал. «Не впадай в ярость, оставайся спокойным», – звучало в ушах.

Явилась Кейси. Данросс вышел ей навстречу. В руках она держала зонтик и снова была в светло-зеленом платье, которое прекрасно оттеняло волосы и глаза. Под глазами Данросс заметил тени. От этого она казалась еще более желанной.

– Извините, что заставил ждать. – Он тепло улыбнулся, но теплота была деланая. Он еще не оправился от потрясения, вызванного Филлипом Чэнем.

Рука у нее была прохладной и приятной.

– Спасибо, что согласились встретиться. Я знаю, у вас полно забот, поэтому сразу перейду к делу.

– Сначала чай. Или, может быть, хотите выпить?

– Нет, спасибо, никаких крепких напитков, да и не хочется доставлять вам хлопоты.

– Какие хлопоты? Я все равно собирался пить чай. Сейчас без двадцати пять, самое время.

Словно по волшебству дверь открылась, и слуга в ливрее внес серебряный поднос с чаем для двоих. К чаю были поданы тонко намазанные маслом тосты и горячие булочки на серебряном блюде с подогревом. Слуга налил чай, темно-коричневый, крепкий, и вышел.

– Это «дарджилинг», один из брендов нашего дома. Мы торгуем им с тысяча восемьсот тридцатого года. – Он с удовольствием пил чай маленькими глотками, как всегда с благодарностью поминая того безвестного английского гения, который придумал ставшее традиционным послеполуденное чаепитие: это непонятным образом рассеивало заботы дня и заставляло взглянуть на мир шире. – Надеюсь, вам понравится.