быстро вошли, не спрашивая разрешения. Внутри, в свете лампы увидели пробста, сидящего за письменным столом. Одна рука подпирала низко склонившуюся голову, вторая прижимала к губам распятие.

— Дядюшка! — с тревогой в голосе закричала Хелена. — Дядюшка!

Старец молчал. Девушка подбежала к нему, закидывая ему руки на шею. Тогда сидящий тяжело сполз с кресла на паркетный пол.

— Иисус, Мария! — вскрикнула она, склоняясь над ним с безмерной болью.

Пронь присел рядом и, внимательно выслушав пульс и сердце, сказал вполголоса:

— Мертв.

ПЛАМЕННАЯ СВАДЬБА

Кобержицкий поглядел на часы. Был третий час пополудни. В клинике доктора Падерны больных разрешали посещать только с четырех, следовательно, оставался еще целый долгий час...

Кобержицкий еще раз окинул взглядом только что составленное завещание, по которому он отписывал все свое солидное состояние приюту для убогих, еще раз пробежался взглядом по первым строкам текста и, сложив документ вчетверо, спрятал его в ящик стола.

Невольно взглянув в зеркало напротив, грустно усмехнулся: ему очень шел отлично скроенный жакет с белой пиковой жилеткой и черным, артистично завязанным галстуком. Он так нравился Стасе в этом костюме! Бедная, несчастная Стася...

Впился взглядом в портрет пышнотелой роскошной женщины, висевший над кроватью. От былой красоты осталась лишь слабая тень. Из-за ужасной психической болезни ее экзотическая красота почти полностью увяла. И это за такое относительно короткое время! Неполный год!

А вина ложилась на него, только на него — на Владислава Кобержицкого, некогда повсеместно уважаемого химика и изобретателя.

Вина — ха-ха-ха! Его вина! Скорее трагедия, несчастье, предначертание судьбы, все что угодно, только не вина!

- 417 -

Ибо разве был виновен он в том, что какой-то жестокий случай создал из него извращенную аномалию, какую-то исключительную особь, не способную справляться с любыми жизненными задачами, как другие люди, не могущую наслаждаться жизнью и ее удовольствиями привычным, нормальным путем? В чем здесь провинился он, ребенок, зачатый, возможно, в буйстве пламени, в ужасе пожара, что тысячами пурпурных лент навис над материнским лоном в час любовного наслаждения?..

Он свесил голову на грудь и задумался...

Под сомкнутыми веками начали расцветать картины прошлого: детство, прекрасная юность и первые аккорды мужских лет...

Из хаоса воспоминаний, привлекая внимание, выплыли на поверхность пара важнейших для него в эту минуту основополагающих моментов, в которых раскрывалась трагическая загадка его сущности

До двадцать четвертого года жизни Кобержицкий не испытывал даже самых слабых эротических чувств — вопросы пола и всего, что с ним связано, были для него совершенно чуждыми и непонятными. С изумлением смотрел на любовные хлопоты других, которых не понимал, с холодным равнодушием проходил мимо самых соблазнительных женщин. Товарищи посмеивались над ним, одарив прозвищем «невинный Иосиф»; подобные насмешки он принимал спокойно, пренебрежительно пожимая плечами.

Пока однажды не произошел случай, который мощно встряхнул его, на краткий миг разбудив спящий половой инстинкт. Помнил тот удивительный час, как теперь.

Было это в Жмигруде, летом, во время пожара. Дом родственников, у которых он тогда проводил каникулы, стал одной из первых жертв пламени. Помнил мельчайшие подробности той странной кровавой ночи: крики женщин, вопли слуг, лихорадочно выбрасывавших вещи в окна.

При виде первых языков огня он вдруг словно полностью переродился. Какие-то неведомые силы вливались в его доселе холодное, уравновешенное естество, какие-то горячие токи начали стремительно закипать в жилах.

- 418 -

Сильно возбужденный, он вышел из своей комнаты в левом крыле дома и направился к выходу. Проходя мимо спальни родственников, заметил свою кузину, шестнадцатилетнюю Мадзю, которая, полуодетая, вскочила с кровати, чтобы бежать. Тогда он впервые в жизни почувствовал себя мужчиной. Эта девушка, до сих пор совершенно безразличная ему, на которую он почти не обращал внимания до этого самого момента, внезапно показалась ему удивительно желанной. Дрожь крови пробежала по телу и вызвала застенчивый румянец.

— Ты боишься, Мадзя? — горячо прошептал он, сжимая ее, такую беспомощную, в объятиях.

— Ужасно, — ответила тоже смутившаяся девушка. — Идем отсюда, Владек! Туда, через столовую, идем скорее! Ты так странно смотришь на меня...

— Подожди! Еще есть время. Видишь то пламя там, на крыльце? Прекрасное и могучее, не так ли? Чудесная стихия!

И блуждал рукой по ее обнаженной груди.

— Владек! Сейчас нельзя! Я люблю тебя, Владек, но сейчас не время. Огонь уже пробивается внутрь, сквозь окно в гостиной. Бежим!

И потянула его за собой.

Неохотно позволил вывести себя из охваченного огнем дома; затем их поглотила и разделила сутолока домочадцев и толпа спасателей.

А назавтра утром, после пожара, когда сконфуженная Мадзя ежеминутно поднимала на него пьяные от любви глаза, холодно отворачивался и через несколько дней уехал. Чары плоти, пробужденные огнем пожара, угасли вместе с ним бесследно: Кобержицкий снова был холоден и равнодушен к женщинам...

Прошло несколько лет тихой, усердной работы. Постепенно он приобрел репутацию способного химика и получил кафедру в высшей технической школе.

Несмотря на интенсивные занятия, молодой ученый не избегал развлечений. Напротив, он любил высший свет и часто бывал в нем; в среде изысканного варшавского общества он был популярной фигурой и желанным гостем —

- 419 -

главным образом у прекрасного пола. Его стойкость к женским прелестям и нарядам разжигала амбиции знаменитых покорительниц мужских сердец, но без всякого успеха. Среди прекрасных дам и кокетливых девиц он считался неприступной твердыней. Beau monsieur impassible* — вот прозвище, под которым Кобержицкий был широко известен в изысканном женском свете.

Так дожил он до зрелых лет, спокойный, безмятежный, не тронутый бурями страстей.

Через несколько месяцев после пересечения экватора жизни нежданно повторилось то, что случилось с ним шесть лет назад, и — странная вещь! — при схожих обстоятельствах: во время пожара.

На сей раз он был всего лишь одним из зрителей, которые толпились возле пылающего дома. В неистовстве неожиданно разбуженных инстинктов, среди людского гомона, среди хаоса голосов впервые в жизни овладел какой-то молодой черноволосой женщиной с красной шалью на плечах — неподалеку от места бедствия, чуть ли не на глазах у людей, на одной из скамеек близлежащего сквера, спрятавшейся в кустах сирени. Овладел ею в пылании огня и крови и ушел навсегда, оставшись неизвестным. До сего дня даже не знал, кем была его «пожарная любовница» и как ее звали; потерял ее в толпе, без сожаления и без желания повторения...

На тридцать пятом году жизни познакомился на балу медиков со Станиславой Ольшицкой, красивой рыжеволосой двадцатилетней вдовой университетского профессора. Пани сразу