…Фауст пал ничком на пол, когда явился Дух Земли… — Имеется в виду сцена из «Фауста» Гете (часть I, «Ночь»).

…Семела была испепелена, узрев Зевса… — сюжет древнегреческой мифологии. Семела — дочь Кадма, мать бога Диониса от Зевса — упросила Зевса, чтобы он предстал ей во всем своем величии; когда же он приблизился к ней с молнией и громом, пламя охватило Семелу и ее дом.

…Славного Киприана… — Св. Киприан (ок. 200–258) — епископ Карфагенский, видный деятель ранней христианской церкви, автор ряда богословских сочинений.

Восстание машин*

Впервые напечатано: Литературное наследство, т. 85. Валерий Брюсов. М., Наука, 1976, с. 95–99 (публикация Вл. Б. Муравьева по автографу в архиве Брюсова в ГБЛ). Печатается по тексту этого издания.

Наиболее вероятно, что Брюсов работал над рассказом в 1908 г.: в относящемся к этому времени перечне замыслов («Intentions 1908–1909») значится тема рассказа «Ожившие машины» (Ильинский А. Литературное наследство Валерия Брюсова. — Литературное наследство, т. 27–28. М., 1937, с. 459–460, 465–466). Вновь вернулся писатель к этому сюжету в 1915 г., но написал только несколько вводных страниц (набросок «фантастического рассказа» «Мятеж машин» опубликован в кн.: Литературное наследство, т. 85, с. 100–103).

…дистрикт подразделяется на фемы. — Дистрикт (англ., фр. — district; нем., швед. — Distrikt) — определенное пространство земли как административная единица (соответствует русским «округ», «уезд» и т. п.). Фемы (греч.) — военно-административные округа в Византии.

Через пятнадцать лет*

Впервые напечатано: Весы, 1909, № 12, с. 55–67. Вошло в книгу Брюсова «Ночи и дни. Вторая книга рассказов и драматических сцен». М., 1913, с. 99–109. Печатается по тексту этого издания.

…обществе «гамадриад»… — Гамадриады (древнегреч. мифология) — нимфы деревьев, которые рождаются вместе с деревом и гибнут вместе с ним.

…только что вышедшие письма Сент-Бева. — Сент-Бёв Шарль-Огюстен (1804–1869) — французский критик и поэт, один из ведущих литературных деятелей эпохи романтизма. В начале XX в. во Франции вышло в свет несколько изданий писем Сент-Бёва к различным корреспондентам.

Последние страницы из дневника женщины*

Впервые напечатано: Русская мысль, 1910, № 12, отд. I, с. 3–25. Вошло в книгу Брюсова «Ночи и дни. Вторая книга рассказов и драматических сцен», — М., 1913, с. 1–59. Печатается по тексту этого издания.

Из-за повести Брюсова номер журнала «Русская мысль», в котором она была помещена, подвергся аресту по обвинению в безнравственности. 5 декабря 1910 г. Брюсов писал в связи с этим редактору журнала П. Б. Струве: «Почему какие-то гг. цензоры лучше меня знают, что можно читать русской публике и что не должно! И почему моя повесть, написанная серьезно, строго, иронически, — есть преступление против нравственности, тогда как сотни томов, определенно порнографических, мирно продаются в книжных магазинах с одобрения Комитета!» (Литературный архив, вып. 5. М.-Л., 1960, с. 309). В письме к Струве от 21 ноября 1910 г. он также отмечал: «Все последние романы Арцыбашева, Каменского и всех, иже с ними, а частью также и Куприна, переполнены такими сценами, перед которыми моя повесть — верх скромности и целомудренности» (Там же, с. 302). Вскоре судебное преследование было отменено.

В повести Брюсова усматривали заимствование сюжетных ситуаций из скандального судебного дела Марии Николаевны Тарновской, слушавшегося в 1910 г. в Италии. Жених Тарновской, граф Павел Комаровский, застраховавший свою жизнь в полмиллиона франков в ее пользу, был убит ее любовником, юношей Наумовым; вдохновителями убийства были Тарновская и второй ее любовник, адвокат Донат Прилуков. Прямо о связи сюжета брюсовской повести с делом Тарновской говорилось в статье И. Александровского «Записки. Покушение с негодными средствами»: «Опять Тарновская! на этот раз в качестве героини беллетристического произведения» (Одесский листок, 1910, № 294, 22 декабря). Имея в виду эту статью, Брюсов писал 9 января 1911 г. П. Б. Струве: «Странно, что критики видят в моей повести намек на Тарновскую (это уже не первый): я лично не признаю никакого сходства!» (Литературный архив, вып. 5, с. 317).

«Последние страницы из дневника женщины» вызвали большое число критических отзывов. В повести были подмечены в наиболее выигрышном воплощении «положительные качества брюсовской прозы» — «классическая строгость языка, искусное распределение повествовательного материала и внешняя занимательность фабулы» (Русская молва, 1913, № 130, 23 апреля). М. А. Кузмин писал Брюсову 14 января 1911 г.: «Может быть, это лучшая ваша современная вещь» (ГБЛ, ф. 386, картон 91, ед. хр. 14). Поэт и критик Арсений Альвинг отметил в рецензии на повесть, что в ней Брюсов предстал «во всеоружии тонкого психологического проникновения»: «…весь дневник отличается строгой архитектурностью, не утомляющей — внешней, а глубоко скрытой, внутренней архитектурностью В „Последних страницах из дневника женщины“ — с большей, может быть, чем в других его произведениях силой — сказалось уменье Валерия Брюсова художественно-четкими штрихами рисовать интересные по концепции образы» (Жатва. Журнал литературы, кн. I. M., 1912, с. 217, 222; подпись: А. Бартенев). Восторженно, но весьма односторонне и прямолинейно откликнулся на появление брюсовской повести критик А. Закржевский, объявивший ее «чуть ли не единственным ценным вкладом в литературу из всего, что писалось у нас о женщине»: «Здесь Брюсов проник в то святое святых, о котором знает только женщина, здесь его психологический анализ помог ему нарисовать такой законченный, такой яркий и живой образ женщины, какой нам едва ли случалось встречать за последнее время!..» (Закржевский А. Карамазовщина. Психологические параллели. Киев, 1912, с. 27). В то же время некоторые критики порицали Брюсова за «идейную малосодержательность» и «односторонность миропонимания», выраженного в повести, — такова, например, рецензия Д. Агова в газете «Россия» (1911, № 1577, 8 января).

Подробно коснулся брюсовской повести С. А. Венгеров в статье «Литературные настроения 1910 года» (Русские ведомости, 1911, № 14, 19 января). Отвергая упреки в непристойности и подчеркивая, что Брюсов «и прежде в эпоху „дерзаний“ и всяческой разнузданности был чрезвычайно силен тем, что о самых скользких сюжетах умел говорить просто и без подмигивания», Венгеров заключает: «…предпочитаю обратить внимание на совершенство формы, на ее чрезвычайно отчетливый рисунок, обилие подробностей, строго подобранных для того, чтобы сосредоточить внимание читателя на одном пункте, и сильно отчеканенный язык. Это — реализм в лучшем смысле слова». Венгеров отмечает также, что «и публика и часть критики пресерьезно смешали в одно целое героиню и автора», и говорит о полной неосновательности такого подхода; приводя в пример предфинальную сцену «пошлейшего маскарадного представления», устраиваемого героине Модестом, критик отмечает: «…какое мы имеем право приписать психологию героини автору? Можно ли хотя на одну минуту допустить, что его могла прельстить вся эта лубочная дешевка балаганной магии?» [8] Сам Брюсов косвенным образом характеризует персонажей