Человек работает в Публичной библиотеке, охраняя для будущих времен книжное богатство, которым теперь почти никто не может пользоваться. Но вот лопается водопроводная труба, и несколько полок книг испорчены. Непредвиденная, неотвратимая, но мелкая случайность? Нет, случайность предвиденная, но неотвратимая; мелкая только потому, что она пока одна. Но завтра, послезавтра ее повторение неизбежно, и Публичная библиотека, как все другие культурные ценности, как Академия наук, в которой так любовно работает Ольденбург, обречена на близкую гибель, если раньше не падет строй, не заменится другим. Но произойдет ли это раньше? Вряд ли. Все говорят, что большевичий строй может уступить место только совершенной анархии, которая будет еще хуже.

Но – лекции. Ведь все-таки «сейте разумное, доброе, вечное»581. Фу, какой фальшью звучит этот опошлившийся стих! Ничего разумного, доброго, вечного не сеешь, – все будет сметено вихрем, который скоро налетит и развеет. Останется грубая звериная сила.

Я всегда был пессимистом, но мой пессимизм не убивал во мне бодрости духа. И это потому, что у меня была работа, которая сама по себе интересна. Теперь работа не оживляющая, а мертвящая.

У большевиков развешаны плакаты: при буржуазном строе труд – каторга, при коммунистическом – счастье (кажется, так). Какая грубая неправда!

И вот если бы Шагинян отметила эту сторону дела, было бы совсем иное.

Еще. Появись статья аналогичного направления, то есть льстящая режиму, при царе, я сейчас бы излил свое негодование в статье и поместил бы ее в газете. Теперь эта ложь, наглая, бессовестная ложь меня давит. Я не могу делать то, к чему лежит моя душа, я не свободен ни в чем: ни в выборе труда, ни в выборе места жительства, ни в передвижении, ни – это самое последнее – в пище, ни в выборе лавки, в которой я должен брать пищу, или столовой, а от меня требуют любви к труду и к строю, сделавшему меня рабом, принизившему меня.

Короче. Прежде, находясь в жесточайшей оппозиции прежнему режиму, я чувствовал себя гражданином, участником в строительстве жизни. Я был им, даже находясь в тюрьме, в ссылке, на скамье подсудимых. Я боролся, – и моя борьба имела значение. Теперь я пешка, с которой никто не считается, которая не может пикнуть. Как же не опуститься!

22 декабря 1920 г. На Невском в РОСТА выставляются карикатуры. Одна противополагает школу прежнего времени школе нынешней. Прежде —

При последнем при Миколе,

При Миколе, при царе,

Фараон582 стоял при школе,

А жандарм при букваре.

Нынче – дети толпой бегут в школу и весело, дружно, с великой охотой учатся.

Все это иллюстрировано соответственными изображениями.

И все это можно выставлять, не боясь возражений, – у противников рот зажат. А между тем в сентябре был опубликован официальный отчет Луначарского о положении школьного дела. Ныне, хвастался Луначарский, 5½ миллионов учеников, а в 1911 г. было 3½ (почему взят 1911, а не 1914?). Правда, есть недостатки. На 60 учеников приходится один карандаш (в год или в каждый отдельный момент?), на 22 – одно перо (то есть соответственно стальное перо или палочка?), на 100 – одна чернильница583. Учителя не получают пайков, а жалованье [получают] со значительным опозданием.

Это было напечатано. Действительность еще хуже, но это было напечатано, и притом в официальном докладе. И вот РОСТА, выставляя свою карикатуру, уверено, что никто печатно или публично не сопоставит ее с этим отчетом. До чего развращает людей безгласность!

В других карикатурах изображено, как голодают и страдают на Западе. В газетах постоянно пишут, что Запад переживает страшный кризис, голод, непомерно высокие цены и т. д. Все это, кажется, неправда, основанная на той же уверенности, что ни один знающий человек не опровергнет.

Сегодня в «Красной газете» статья «Лечить, а не кончать самоубийством»584 (кажется, так). Это о столовых. Газета признает, что в столовых систематическое хищение, что кормят они отвратительно, что все там грязно и т. д. Есть же две образцовые столовые: одна в Шлиссельбурге, другая на канатной фабрике б[ывшей] Гота. Об этих столовых были статьи уже несколько дней тому назад. Там прекрасная мебель, реквизированная из лучших ресторанов, чистота, пища превосходная. Любопытно бы проверить, но невозможно: в Шлиссельбург я ехать не могу, где эта канатная фабрика – не знаю585, а если бы и знал, то меня туда бы не пустили. Но я совершенно уверен, что все эти рассказы – вздор; мебель, может быть, и хороша, но пока она только что реквизирована, а через 2–3 месяца будет перепорчена и изгажена; пища, наверное, уже теперь отвратительная. Та столовая, где я обедал одно время (у Николаевского моста), по открытии блистала чистотой и прекрасным помещением; через три месяца она была изгажена.

Явление постоянно. Три года тому назад большевики реквизировали для Василеостровского совдепа прекрасное здание (9-я линия, дом № 48), а теперь оно стало совсем нежилым и они его бросили и реквизировали другое.

Что же касается реформирования столовых, то к нему уже приступлено. Реформирование состоит в том, что выгоняют интеллигентных служащих и заменяют совсем прожженными товарищами.

А вот сценка в Школе журнализма586, учебной частью которой заведует Щеголев; он же мне ее и рассказал. Происходит colloquium587 при приеме слушателей в эту школу.

– Кто такой Ллойд Джордж?

Молчание.

– Ну а Мильеран?

Молчание.

– А Клемансо?

– Должно, какие-нибудь революционеры.

– Что такое империализм?

– Такой государственный строй.

– Какой государственный строй в Англии?

– Кажется, республика.

Эти ответы не препятствуют принятию в школу. Курс 9-месячный, и через 9 месяцев эти молодцы будут готовы к тому, чтобы участвовать в журналистике в качестве профессиональных журналистов, и будут писать с авторитетом по всем вопросам мира познаваемого и мира непознаваемого.

Вчера напечатан декрет об электричестве588. Со времени бесплатности электрического освещения – месяца два – его потребление увеличилось раз в 5 (эта цифра была сообщена недели три назад); надо его уменьшить. Но как? Поставить вновь снятые счетчики и вновь назначить плату? Это было бы всего проще, но это некоммунистично. Нет, надо запретить иметь электрические печи, запретить иметь лампы свыше 25 свечей, запретить иметь по две лампы в комнате, запретить лампы в уборных и сократить подачу электр[ичества]. Но все-таки без счетчиков обойтись трудно. И вот сперва снимали прежние счетчики; на съемку истратили известную, без сомнения, весьма значительную сумму. Теперь нужно ставить их вновь и вновь на установку