– Нет больше никакого Рейха. Сам себя сожрал, переварил и высрал. И фюрер ваш сбежал.

– А мы его вернем и обратно посадим. И новый Рейх ему отгрохаем еще лучше прежнего. Жену вот с дочкой взяли его уже, а фюрер подтянется.

– Зачем?! Он же людоедище!

– А потому, чудак-человек. Что нам с Евгением Петровичем привычно работать. И понятно, как. Компромат-то не выстрелил пока. Зачем нам нового человека искать, узнавать про его слабости, кормить наживкой, подсекать его, когда есть такой чудный готовый вариант? Сплоховал – да – ну, оштрафуем. Куда мы без Рейха-то?

– Они же мрази там! Звери! Одни звери, а другие трусы!

– Звери они не там, а по всему метро. И вот им построили чудесный красивый вольер. И звери сами ползут в него со всех концов. Железный легион и прочая. Воевать с уродами. Выпускать пар. Не будет Рейха, им куда идти? Подумай о людях. Нет, пускай лучше бьются за Рейх. Или за Красную Линию. Или за Орден. Выбирай на вкус. Свобода! Вот она, свобода-то!

– Людям не это нужно!

– Это. Это самое. Чтобы не скучать. Чтобы им было, чем себя занять. Чтобы выбор у них имелся. У нас тут под землей целый мир! Самодостаточный настоящий мир. И не нужно нам никакого другого мира сверху.

– Мне нужно!

– Ну вот тебе нужно, а больше – никому.

– У них там родные, может быть! Хотя бы для этого!

– Родные у них все тут теперь. А тебя, ей-богу, не пойму. Здоровье себе испортил только. Еле откачали тебя, дурачка. Ты вот – что там ищешь?

– Мы наверху родились. Там наше место. На воздухе. Мне там дышится по-другому! Думается! Мне тут направлений не хватает! Тут только есть – назад и вперед. Мне тесно тут, понял? Ты сам этого – не чувствуешь?

– Нет. У меня, знаешь, наоборот: на улице – кружится голова. Хочется сразу обратно, в бункер. В уют. Так. Тут у нас жилой блок. Квартирки.

Повернули.

В такой громадный, десяти метров в сечении, слепой туннель, посреди земли начинавшийся и где-то приходивший в такую же землю. Сколько их еще здесь? Ходок дальше бежал.

Время, видимо, было позднее. Обитатели бункера разбредались из белоснежного кабака, расхристанные и нечеткие, ползли домой. Артем через косяки заглянул в одну квартиру, выстроенную на полу туннеля. Потом в другую. Уютно, действительно.

По-человечески.

– Ты зачем мне это показываешь все? Говоришь?

– А я, знаешь, люблю это. Поспорить. Ты же революционер? Ты там, у Сашки, зачем сидел? Ждал меня. Романтик. Застрелить меня хотел из револьвера своего? Что, думал, убьешь меня – жизнь у вас наладится? Я-то что, я просто внутреннюю политику веду. Рубани меня – новая голова вырастет. Я тогда еще пытался тебе мозги вправить, на Цветном. Но видишь, у тебя память отшибло.

– На Цветном?

– Говорю, отшибло. Но что удивляться? Символично, в сущности. Это ваше беспамятство – наше благословение, конечно. Никто ничего не помнит. Народ однодневок. Вчерашнего дня как будто и не было. И о завтрашнем дне никто думать не хочет. Сплошное сейчас.

– О каком завтрашнем дне?! Как можно завтра планировать, когда жратвы на сегодня в обрез? И это у тех, кому повезло?!

– А вот это уже наше искусство. Жратвы всегда должно быть только на сегодня, и всегда в обрез. На голодный желудок мечтается о понятном. Надо уметь балансировать. Дашь отожраться – у них несварение и самомнение шкалит. С кормом не рассчитаешь – они власть крушат. Ну или то, что понимают, как власть. Выпьешь со мной за наше искусство?

– Нет!

– Зря. Надо пить больше. В водке спасение народа. Она, кстати, и от радиации помогает.

Напомнил.

Чужая чистенькая кровь ползла по Артемовым венам густо, как гель, жглась и мешала. Артем хотел бы назад свою, жидкую и грязную, отравленную. Лишь бы ничем не быть этим мразям обязанным. Пусть и неделю дожить, но зато свою собственную жизнь дожечь, а не заемной шиковать.

– Ты про народ так… А сам-то… Ты-то сам откуда?

– Да… Могло прозвучать так, будто я народ не люблю. Или презираю его. А ведь я, наоборот, к нему со всей душой! Я люблю его, веришь? Выхожу в люди вот, знакомлюсь, общаюсь. Как с тобой познакомился. Просто, любя народ, надо про него все понимать. И честным нужно быть. Нельзя обольщаться. Да, такие вот у нас люди. Надо ведь чувствовать, какими людьми правишь. Надо помогать своему народу. Наставлять его. Бесов отлавливать.

– Правишь? Кто правит? Элои – морлоками? Ты-то сам аристократ, что ли?

– Я-то? – Бессолов улыбнулся. – Какая аристократия! Аристократию еще когда всю расстреляли! Я не из Москвы даже. Тележурналистом начинал. Кормили не ахти, в политтехнологи пошел. Ну и дальше завертелось. Так что я вполне себе плоть от плоти.

И вдруг Артем понял: пускай течет гель их по его жилам. Вот отсрочка, за которую можно еще успеть кое-что сделать.

Посмотрел по сторонам: не так-то тут много и охраны. Надо пройти весь бункер до конца, конечно. Вдруг в одном из туннелей – военная база? На кого они опираются?

– А там что?

– А хочешь, сходим. В третьем туннеле у нас склад, а четвертый так и стоит голый. Коммерсы не успели до войны отремонтировать, ну а нам уже было недосуг. Что, думаешь, как отжать у нас тут все половчей? – подмигнул ему Бессолов. – Я тебя и так в подмастерья взять могу, попросись только.

– Думаю, что ты мне так и не объяснил, зачем мне тут торчать. Не понимаешь ты? Лучше или хуже – это все под землей, в метро. Кому это на хер надо? Когда наверху целые города? Леса! Поля! Океан, блядь!

Дошли до конца: до пустого громадного туннеля, ребристого, залитого ржавой водой. Уперлись. Жужжала помпа, откачивая из полости мокроту.

– А ты откуда знаешь, что там? А? Там, может, все то же самое, что и у нас, только без потолка. Ну, играет радио. Что, рай у них там от этого? Свобода? Любовь братская? Не смеши. Разбредаются по всей земле, дичают поодиночке без власти, без государства, забывают и как читать, и как писать. Я тебе про исключительность говорил. Это метро нас исключительными делает! Пятьдесят тысяч человек в одном месте. Только в такой концентрации можно цивилизацию уберечь, культуру. Только таким способом. Да, в метро. И что? Они там на свежем воздухе озвереют быстрей, быстрее забудут, что такое – быть человеком. Там! Наверху будут – неандертальцы, многоженцы, скотоложцы! А люди, духовные, разумные люди будут – тут!

– Духовные?! А кто детей-то жрет своих?

– Ну! Робинзон Пятницу тоже не одномоментно от человечины отучил. Мы просто резких движений не делаем. Но рано или поздно…

– А почему бы нам самим не дать выбрать? Наверху или внизу нам жить? Вы нас-то почему не спросили?!

– Мы спрашивали, – улыбнулся Бессолов. – И спрашиваем.

– Тебе их кормить нечем! Хворь же грибная! Отпусти их, чтобы они хотя бы от голода здесь не передохли!