Впрочем, это подобие обморока оказалось минутным и было лишь переходом из одного состояния в другое.

Только что она лежала, как мертвая, словно навсегда закрыв прекрасные глаза, и вдруг поднялась, открыла глаза, поражавшие неподвижностью взгляда, и, будто мраморная статуя, выходящая из могилы, спустилась с постели.

Сомнений больше быть не могло: Андре спала тем самым волшебным сном, который уже несколько раз словно приостанавливал ее жизнь.

Она прошла через всю комнату, распахнула застекленную дверь и вышла в коридор, на негнущихся ногах, словно ожившая статуя.

Она не раздумывая стала спускаться по лестнице, машинально переставляя ноги; скоро Андре очутилась на крыльце.

В ту минуту, когда Андре занесла ногу над верхней ступенькой крыльца, Жильбер собирался подняться по той же лестнице.

Когда Жильбер увидел девушку, двигавшуюся величавой поступью в развевающихся белых одеждах, ему почудилось, что она идет прямо на него.

Он попятился и отступил в высокую траву.

Он вспомнил, что видел однажды Андре в таком же состоянии, в замке Таверне.

Андре прошла мимо Жильбера, задев его платьем, но так и не заметила юношу.

Молодой человек был раздавлен, он совершенно потерялся, ноги у него подкосились от страха, он осел.

Не зная, чему приписать странное поведение Андре, он провожал ее взглядом. Мысли его путались, кровь стучала в висках, он был близок к помешательству.

Он сидел, скорчившись в траве, и продолжал наблюдать за Андре. Это было его привычное занятие с тех самых пор, как в его сердце вспыхнула роковая страсть.

Внезапно таинственное появление Андре получило разгадку; девушка не сошла с ума, как он было подумал, – Андре шла на свидание.

В эту минуту в небе сверкнула молния.

В голубоватом свете вспышки Жильбер увидел мужчину, скрывавшегося в темной тополевой аллее. Жильбер успел заметить, что у него было бледное лицо и что одет он небрежно.

Андре шла к этому господину – он протянул руку, словно притягивая ее к себе.

В это время другая вспышка вспорола темноту.

Жильбер узнал Бальзамо, он увидел, что тот взмок от пота и с ног до головы покрыт пылью. Бальзамо какой-то хитростью проник в Трианон. Словно птаха, завороженная взглядом змеи, Андре двигалась навстречу Бальзамо.

В двух шагах от него Андре замерла.

Он взял ее за руку. Андре вздрогнула.

– Вы видите? – спросил он.

– Да, – отвечала Андре. – Однако должна вам заметить, что, вызывая меня таким образом, вы едва меня не погубили.

– Простите, простите! – молвил Бальзамо. – Но у меня просто голова идет кругом, я сам не свой, я теряю рассудок, умираю!

– Вы в самом деле страдаете, – проговорила Андре, угадывая по его прикосновению, в каком состоянии он находится – Да, да, я страдаю и пришел к вам за утешением. Только вы можете меня спасти.

– Спрашивайте меня.

– Во второй раз, вы заметили?

– Да.

– Идите, пожалуйста, ко мне домой. Вы можете это сделать?

– Могу, если вы мысленно будете меня направлять.

– Идите.

– Вот мы входим в Париж, – сказала Андре, – идем по бульвару, спускаемся по темной улице, освещенной одним-единственным фонарем.

– Да, да. Входите же!

– Мы – в передней. Справа лестница, но вы подводите меня к стене: она отворяется, впереди – ступеньки.

– Поднимайтесь! Поднимайтесь! – вскричал Бальзамо. – Мы на верном пути!

– Ну, вот мы и в комнате. Повсюду львиные шкуры, оружие. Ого! Каминная доска отворяется!

– Давайте пройдем! Где вы сейчас?

– В необычной комнате: в ней нет двери, окна зарешечены… Какой здесь беспорядок!

– Но в ней ведь никого нет, правда?

– Никого.

– Вы можете увидеть женщину, которая здесь жила?

– Да, если у меня будет какой-нибудь предмет, к которому она прикасалась или который ей принадлежит.

– Держите: это ее волосы.

Андре взяла волосы и прижала их к себе.

– Я ее узнаю, – сказала она. – Я уже видела эту женщину, когда она убегала от вас в Париж.

– Верно, верно. Вы можете сказать, что она делала последние два часа и как она сбежала?

– Погодите, погодите… Да… Она лежит на софе, у нее полуобнажена грудь, в груди – рана…

– Смотрите, Андре, смотрите, не теряйте ее из виду.

– Она спала… Теперь проснулась… Озирается, достает носовой платок, взбирается на стул, привязывает платок к решетке на окне… О Господи! – Так она в самом деле жаждет смерти?

– Да, она решилась. Но ее пугает такая смерть. Она оставляет платок… Спускается… Ах, бедняжка!..

– Что?

– Как она плачет!.. Как она страдает! Ломает руки… Выбирает угол, чтобы разбить себе об него голову.

– Боже, Боже! – пробормотал Бальзамо.

– Бросается на камин. По обеим сторонам камина Два мраморных льва. Она собирается разбить голову об одного из них.

– Дальше? Что дальше? Смотрите, Андре, смотрите!

Я вам приказываю!

– Останавливается… Бальзамо облегченно вздохнул.

– Смотрит…

– Куда?

– Она заметила кровь в глазу у льва.

– Господи Боже! – прошептал Бальзамо.

– Да, видит кровь, но не удивляется. Странно: это не ее кровь, а ваша.

– Эта кровь – моя? – воскликнул Бальзамо.

– Да, ваша, ваша! Вы поранили руку ножом, вернее – кинжалом, и выпачканным в крови пальцем нажали на глаз льва. Я вас вижу.

– Вы правы, правы. Но как же она убежала?

– Погодите, погодите! Вот она разглядывает кровь, задумалась, потом нажимает пальцем туда же, куда и вы. Ага, львиный глаз поддается, распрямляется пружина. Каминная доска отворяется.

– Как я неосторожен! – вскричал Бальзамо. – Какая неосмотрительность! Несчастный! Какой же я глупец! Я сам во всем виноват… А она выходит? Убегает?

– Надо простить ее, бедняжку! Она была так несчастна!

– Где она? Куда направляется? Идите за ней, Андре, я вам приказываю!

– Подождите! Она задерживается в комнате с оружием и шкурами. Один из шкапов не заперт. Шкатулка, которая обыкновенно бывает спрятана в этом шкапчике, теперь лежит на столе Она узнает шкатулку и прихватывает ее с собой.

– Что в шкатулке?

– Ваши бумаги, я полагаю.

– Как она выглядит?