низшей категории живущих здесь, но и в самом главном для женщин смысле так. От него незримо, ощутимая даже на расстоянии, растекалась по траве, по почве, по воздуху жгучая энергия мощного самца с первобытными мозгами…

«Представляю, как хорош его твёрдый и горячий луч не только утром, но и ночью, и круглосуточно», — не скрывала своих устремлений Эля, то ли негодная, то ли несчастная в этом смысле женщина. Её удерживал лишь страх перед коллективом, передо мной, а уж никак не перед Цульфом. Что касается «Утреннего Луча», ему, похоже, было глубоко безразлично, кто та, что позволяет ему ощущать себя желанным мужчиной. Пухлолицая жена уж точно не была для него всех краше и милей. Вернее, она была мила ничуть не больше всех прочих, за кого и цеплялся его несытый взор.

Почему Рудольф настолько опустился внешне, являлось для меня загадкой. Сбросив рубашку, он и не подумал её натягивать, ему и так было отлично. Мышцы бугрились и отсвечивали, как смазанные питательным эликсиром. Даже прижавшись носом, я почти не уловила запаха пота, а лишь тонкий и неуловимый для определения некий растительный ингредиент, настолько знакомый по тем временам, когда мы…

Я и понятия не имела, как мало земляне придавали значения тому, что они именовали «маскарадом», одеждой для выхода в наш социум. Они слабо вникали в тонкости местной моды. И только молоденькие совсем парни из подземного города ещё как-то стремились украшаться, подражая местным модникам, чтобы привлекать внимание девушек. А прочим всё настолько уже надоело, что они напяливали на себя местную одежду как рабочую спецовку, на дефекты которой почти не обращают внимания.

— Мне тут нашептали в ушко, что твой ветшак вовсе не умер, а изгнал тебя.

— Не Чапос ли нашептал?

— Вопрос неправильный. О тебе многие знают и многие увлечены отслеживанием твоих загадочных путей.

— А я об этих многих и знать не хочу!

— Я ведь довольно долго и понятия не имел, что твой старый отчим и ты, якобы доченька, решили объединить две одиноких души в семейный союз! И вдруг ушам своим не поверил, как в клинику его попал по случаю, что у дорогущего целителя, чья клиентура почти сплошь драгоценные аристократы, есть любимая жена! Правда, клиника его поражала убогим оформлением своих интерьеров. Но тем, у кого ум пребывал в потёмках, думаю, это было не важно. Он всех выводил из мрака к свету. Неудачных случаев в его практике не было никогда.

— Чего ты там забыл? В его клинике?

— Вопрос правильный, но правильного ответа я тебе не озвучу. Забыл отчего-то.

— Зато я этот ответ знаю отлично. И ничего не забыла про твою танцовщицу…

— В том-то и дело, что моей она никогда не была. «Особая дева», как обозвал её чудо-доктор. Да и как ни понять твоего ветшака, кого ты избрала себе в мужья. Ходит и дышит рядом такое обольстительное чудо, а у него-то вместо отменно-твёрдого и всегда готового к действию инструмента ни к чему не годная ветошь между ног? — он засмеялся, довольный собственным сомнительным остроумием. Подчиниться ему после таких слов означало уронить своё достоинство поспешно и позорно. Ему и надо-то было всего лишь ласково и мнимо — покорно поворковать, даже если прежней любви не существовало.

— Я не могла долго жить у него, не имея статуса жены, он же не был мне родным отцом. Таковы наши традиции, а на самом деле…

— Я так и подумал, что старый иссохший пень решил сделать себе оздоровительный привой из юной гибкой веточки. Подействовало? Но, видимо, эффект не стал длительным. Вот ты и отвалилась, почему и была выброшена прочь! Всякому мужчине горько ощущать себя в проигрыше, сколько лет ему там ни будь. Душа, как известно, вечно-молодая…

— Почему ты такой грубый?! — крикнула я, — Что с тобою произошло?

— Со мной? А с тобой ничего так и не произошло за эти годы? Я был таким всегда… — пробормотал он, развернув меня к себе спиной для более изысканных ласк, видимо. — Жаль, что ты несколько мала ростом, моя фея… не вообще, а для меня, и столь отрадная позиция в данном случае невозможна…

Мне не хватало воздуха, и от ошеломления, и от ответного влечения к нему, и от унижения. Беспощадные слова терзали, а любовь не отменяли. Скомкав мой подол, он стащил, — нет, уже не лоскутные нищенские штаны, — а дорогое бельё, подобное тому, каким я восхищалась когда-то, видя такое же у Ифисы. Вряд ли он этим шиком любовался в такой-то момент умопомрачения. А поскольку думать он уже не мог, мне пришлось делать это за двоих.

— Ты в своём уме?! Ай-ай! — заверещала я таким писклявым голосом, что и сама не признала его за собственный. Он точно приготовился утащить меня в окружающие нас дебри, где и опрокинул бы на лесную подстилку или уж не знаю, каким образом он собирался всё «это» осуществить. Наконец-то я вывернулась, как способны на это кошки, выскальзывая из рук намного превосходящей их силищи.

— Очнись! Ты же не в диком лесу! Люди же вокруг бродят!

Я словно провалилась в кошмарное сновидение, когда услышала в подтверждение своих слов чьи-то голоса.

— Пошли отсюда! — засмеялась невидимая в зарослях женщина, — тут какой-то грязный рабочий развлекается с посудомойкой, наверное!

— Видимо, это те, кого недавно привезли на стройку из-за стен, — ответил мужским голосом другой невидимка, — Совсем одурели тут! Пора бы заняться их отловом и разъяснить при помощи плётки, следуя методу хупов, куда они попали. Здесь не простонародные пастбища для скота!

— Не лезь! — благоразумно отозвался женский голос, — этот здоровый лоб тебя пришибёт на месте. Ты учёный — утончённый, а эта рабочая скотина камни ворочает размером с дом.

Я не могла сделать вдох от ужаса. Если бы они подошли ближе и увидели меня! Я вжалась в Рудольфа, как будто стремилась слиться с ним, спрятав лицо на его груди, улавливая ровный сильный ритм его сердца. Ему вторил стук моего сердца, нервический и торопливый, и странно, я успокаивалась. С ним рядом всё было нипочём.

— Руд… милый… — прошептала я, ощущая себя точно так же, как когда-то стоя с ним рядом возле дома-машины бродячих актёров. Маленькой девушкой, пребывающей в полной зависимости от него. И лучше этой желанной зависимости ничего и не существовало… — Возьми меня на руки…

— Кажется, я знаю, кто там… — хихикнул женский голос.

— Кто? — отозвался мужской голос и добавил уже миролюбиво, видимо, при некотором размышлении, — Да пусть себе совокупляются, раз так припекло. Нам-то что?

— Так это же… госпожа из «Мечты», —