— Ну и? Она не женщина что ли? Да и работяга, при здравом размышлении, для неё самое то, что и надо. По крайней мере, не разболтает никому. Суки вы все, только строите из себя чистоту небесную, — последнее замечание мужчина добавил весьма добродушным и даже одобрительным тоном. Ему нравилось, что все женщины суки в его определении. И с него спрос в таком случае какой? Мужской голос показался мне отчего-то знакомым.

Никто так и не приблизился. Видимо, морализаторы сообразили, что разгорячённую парочку лучше обойти сторонкой.

— Почему твоя рубашка как у мусорщика? — спросила я, успокоившись и поняв, что незваные свидетели удалились.

— Рубашка? — он таращился на меня, не приходя пока в осмысленное состояние. Он забыл о том, что раздет до пояса. Рубашка валялась у его ног, как и мои нижние штаны, и он топтался по ним своими несуразными ботинками. Этот фасон обуви был у него неизменен всегда.

— Почему как у мусорщика? — он всё же обиделся. — Тончайшая ткань, аристократическая по своему качеству, помялась всего лишь, когда уснул. Ты лучше не тряпку оценивай, а то, что за ней скрыто… — он без всякого стыда приспустил свои штаны…

Даю пояснение. Наши мужчины, трольцы в обозначении землян, носили штаны на эластичном поясе, который легко регулировался в случае необходимости, и не ведали о том крое, что принят на Земле. Всё происходящее воспринималось как глумление надо мной, невозможное разочарование, удар по моим возвышенным представлениям, что хуже был бы лишь удар физический.

Как ни старалась я отвести свои глаза, они приковались к тому, что с таким физическим упоением он мне и продемонстрировал, отлично зная о собственном телесном великолепии и гордясь таким вот символом торжествующего мужества. И не потому, что бы самцом, как Ихэ-Эл. Он считал меня той, кому открыты все его тайны, и сам смысл моего существования в том и состоит, чтобы к этим тайнам быть сопричастной, быть их неотъемлемой частью.

Я не была девственницей, и «юность облетела с кончиков моих ресниц», как выражалась бабушка когда-то. И я уже не светилась, наверное, как лучезарное видение в глазах встречных парней и мужчин. В зеркалах я себе нравилась, а как уж там с мнением окружающих, невнятным оно порой было. Но я слишком долго жила одна. Жила стерильно настолько, что свернула все былые желания, как сворачивают в рулон прекрасную картину, для которой нет места в тесном убогом жилище. И тут было от чего испытать зрительное потрясение, пограничное с мистическим каким-то ужасом.

— О, Мать Вода… — с мольбой промямлила я, — Убери же этот атрибут чудовища… не трогай, не трогай же… — наступив своей туфелькой на его ботинок, я зацепилась взглядом за невероятный дизайн такой вот обувки, недоумевая, почему он весь целиком столь несуразный? То, что ботинки нашпигованы техническим приспособлением для возможной самозащиты, случись что, мне тогда и в голову не приходило. Земляне не расслаблялись нигде, включая и свой подземный город.

— Неужели ты настолько прикипела к своему ветшаку с его дряблыми чреслами, что вид нормальной эрекции повергает тебя в шок? — прозвучало не настолько уж и грубо, насколько отрезвляюще для всех моих возвышенных ожиданий будущей любви с ним…

— Если невмоготу, разверни свои несуразные копыта в сторону «дома любви»! — тут уж я вспомнила все усвоенные навыки из детства, проведённого среди люда торгово-ремесленной окраины. — Порадуй там своим попаданием в цель на всё готовых птичек! Да и Чапос даст тебе скидку как старому знакомцу! Я тебе не «особая дева»! — с размаху я ударила его по лицу. От растерянности он таращил глаза, даже не осознав удара в лицо, и словно не верил, что та, кого обозначали «феей», способна на драку и ругань. Я повторно ударила его, но попала по уху, так как он успел ловко увернуться, заодно и привести себя в сносный внешний вид.

— Шипы у тебя есть, — произнёс он, натягивая рубашку, — Вот засада! — это уже относилось к рубашке, в которой успели угнездиться рои травяных жителей, — Придётся выбросить, — и снова сбросил с себя рубашку.

— А постирать нельзя? — практично осведомилась я, — Разбрасываешься своими рубашками, неказистыми, но ведь новыми.

— Ничего. У тебя закажу на твой уже вкус. К тому же отличная гуманитарная помощь для какого-нибудь рабочего тролля, как он её тут обнаружит. А что? Аристократическая рубашечка, хоть ты и обозвала её неказистой. На особом предприятии себе заказываем такие… — он в заметной растерянности потёр свой подбородок, к которому я тоже приложилась своей неласковой ладошкой, — Надеюсь, твои боевые приёмы защитят тебя и от всех прочих, кому захочется исследовать тебя чуть ближе для приобретения себе столь изысканного удовольствия. Только я вовсе не считаю тебя легкодоступной, хотел лишь напомнить, мы с тобой не чужие…

Закономерная неудача — поиграть в прошлое не получится

У меня возникла возможность убежать, а я стояла рядом, ожидая чего? От растерянности я стала рассматривать возможный урон, причинённый моему платью, не видя ничего и плавая в каком-то горячем радужном тумане. Какое-то время он раздумывал, не уйти ли ему восвояси, но решил, что быстрое отступление будет для него унижением. Придвинувшись вплотную, он взял мою ладонь в свою. И без зрительно-тактильных ощущений я чуяла его твёрдую готовность к тем самым отрадным действиям, что он и предлагал совместно нам реализовать. Возможно, он был раздосадован и раздумывал, не пихнуть ли меня в сторону моей «Мечты», где я смогла бы оценить своё неправильное поведение? Но тут имело место специфически мужское упрямство, настоять на своём.

— Не хочешь прежней дружбы, не надо. Но раз уж так случилось, и ты мне попалась, могла бы… подарить небольшое облегчение… — и он опять с тем же бесстыдством, как и свойственно возбуждённым самцам, решил подтолкнуть меня к активному поведению. Как будто я «особая дева»! И тут же, белым днём, не пойми где, в каких-то лесных дебрях, среди мошкары, какого-то растительного мусора и паутины, безропотно приступлю как эти самые девушки к исполнению программы, вложенной то ли беспощадным работорговцем, то ли жизненным неблагополучием, а может, и личным порочным устроением…

— Каким же образом… — с запозданием я попыталась ускользнуть.

Он обхватил мои губы своими губами, но целовать не стал, произнеся то, что почти и не воспроизводимо на литературном языке, — Раздвинь свои ножки и впусти его в себя… дел-то на полчаса… да и то, если попросишь не торопиться… При желании милой заказчицы можно и более длительное удовольствие организовать…

— Полчаса? — повторила я, — Это что означает? — обозначение интервала