– А зачем же вам понадобилось спать днем, если вы так поздно встали? На это ей нечего было ответить.

– Который час? – спросила Сидни, чтобы отвлечь его внимание.

У Сэма появились новые часы; ему очень нравилось, когда у него спрашивали, который час.

– Двенадцать четырнадцать.

– Боже милостивый! Ты прав, нам лучше поспешить. Давай скорее, Майкл. Сэм, беги наверх и скажи им, что мы поднимемся через двадцать минут. Нет, лучше через тридцать. Смотри не споткнись на лестнице.

Она открыла дверь, и Гектор бросился в коридор. Это заставило Сэма сорваться с постели. Сидни вытолкала его вслед за собакой безо всяких церемоний и уже готова была закрыть дверь, когда Сэм повернулся кругом, чтобы ее поправить.

– Надо говорить не «на лестнице», Сидни, – заметил он с превосходством семилетнего всезнайки, – а «на трапе». Сколько раз тебе повторять?

– На трапе. Смотри не споткнись на трапе. А теперь иди.

– Иду, иду. – Он бросил полный подозрительности взгляд через плечо, хотя Гектор уже тянул его по коридору прочь от каюты. – Честное слово, Сидни, мне иногда кажется, что ты хочешь от меня избавиться.

– Я в раю?

Никто не ответил, никто и не слышал вопроса.

Ну и пусть. Сидни и без них знала, что такое рай. Она могла распознать его на вид, на слух и на вкус. А сейчас она его чувствовала. Она безусловно была в раю.

Откинувшись на спинку полотняного палубного шезлонга, Сидни положила раскрытую книгу себе на колени. Разве можно сосредоточиться на «Магии горной Шотландии» (хотя это и увлекательное чтение), когда кругом столько других интересных занятий? Например, наблюдать за тем, как Майкл и его мать рисуют морские пейзажи, составив мольберты спинками, как пианисты, исполняющие двойной концерт. Или прислушиваться к голосам (у нее не хватало сил вникать в смысл слов) ее отца и свекра, беседующих об ископаемых.

Филип и Кэт отправились на капитанский мостик смотреть, как Сэм будет управлять кораблем (Сидни оставалось лишь молить бога, чтобы корабль не повернул к берегам Бразилии). Тетя Эстелла спустилась к себе в каюту вздремнуть после ленча (вздремнуть по-настоящему, разумеется, а не безобразничать, как они с Майклом). Дул легкий соленый ветерок. Пушистые белые облачка изредка проплывали по безупречно голубому небу. Стюард принес ей очередную чашку чаю с легким сахарным печеньем, тающим во рту.

Ну чем не рай?

– Я закончила, – объявила ее свекровь, отступив назад и опустив кисть и палитру. – На сегодня.

Она вытерла руки тряпкой и встала рядом с Майклом.

– О, это потрясающе! Обняв его за плечи, она наклонилась ближе, чтобы рассмотреть картину. «Мать и сын, – подумала Сидни. – Как прекрасно они смотрятся вместе». Леди Элизабет накинула заляпанный краской халат поверх своего лилового платья и обмотала голову тафтовым шарфом, чтобы волосы не попадали в глаза. В свете послеполуденного солнца ей можно было дать ее возраст: лет сорок – сорок пять, решила Сидни. Но иногда, при свете свечей, она выглядела как молодая девушка.

Майкл обвил рукой ее талию и вместе с ней перешел к ее мольберту.

– Чудесно! – воскликнул он с искренним восторгом. – Вам удалось гораздо больше, чем мне.

– Не могу согласиться!

– Принесите оба полотна сюда, и мы рассудим, какое лучше, – предложил лорд Олдерн.

Это предложение показалось Сидни опрометчивым: ей не хотелось быть судьей в состязании между матерью и сыном. «Зовите меня Теренсом», – предложил ей свекор в день венчания. Она поблагодарила и сказала, что непременно так и поступит, но пока не выполнила обещания. Не сумела. Называть его Теренсом? Нет уж, увольте, это не в ее силах. Поэтому до сих пор она его вообще никак не называла.

У каждого из Макнейлов и Винтеров имелся свой шезлонг: лорд Олдерн зарезервировал их в первый же день на все время путешествия, причем они, безусловно, занимали лучшее место и вообще были самыми комфортными, какие только мог предоставить роскошный пассажирский лайнер. Как хорошо, частенько приходило в голову Сидни, что ей так повезло с семьями – старой и новой. Не всякая новобрачная добровольно согласилась бы проводить свой медовый месяц с мужем в обществе семи родственников.

После долгих уговоров Майкл и его мать наконец перенесли свои картины к шезлонгу его отца. Лорд Олдерн изучал их целую вечность, но так и не высказал никакого суждения. Отец Сидни близоруко наклонился, чтобы их рассмотреть, щурясь сквозь пенсне, что-то бормоча и напевая себе под нос. Одолеваемая любопытством, Сидни тоже наконец сделала над собой героическое усилие: поднялась с шезлонга и подошла поближе.

И мать, и сын работали маслом (акварельные краски слишком быстро высыхали на соленом ветру), но помимо этого морские пейзажи, изображенные двумя художниками, не имели между собой ничего общего. Линия горизонта, четко выписанная уверенной рукой мастера, разделяла надвое картину леди Элизабет. На горизонте темная вода встречалась со светлым небом, синее с голубым. Художница сумела передать спокойствие ленивого солнечного полдня и при этом – благодаря привнесенным на полотно белым барашкам, облакам и воображаемым чайкам – избежать однообразия. Получился очаровательный пейзаж: уравновешенный и гармоничный, но в то же время не лишенный скрытого напряжения.

Картина Майкла в буквальном смысле слова не влезала ни в какие рамки. Любые ориентиры вроде неба, линии горизонта, на которых глаз мог бы отдохнуть, на ней отсутствовали. Он нарисовал океан и больше ничего. Эффект должен был оказаться хаотичным – просто беспорядочное нагромождение синей краски – но этого не произошло. Никто не принял бы энергично наложенные слои и оттенки синего, зеленого, умбры, желтого и ультрамарина за что-либо иное, кроме сердитой и беспокойной, бесконечно переменчивой морской воды. Там, где краски наносились друг на друга толстыми мазками, ему удалось добиться даже ощущения глубины, третьего измерения. Удивительным образом эта картина будоражила зрителя и в то же время создавала впечатление насыщенности, наполненности, удовлетворения.

– А знаешь, я веду класс художественного мастерства, – мягко улыбаясь, заметила леди Элизабет, присевшая на край шезлонга лорда Олдерна. – Правда, студентов у меня совсем не много. Они просто приходят ко мне…

Все обменялись улыбками, думая об одном и том же: как многого они еще не знают друг о друге.

– Они приходят к ней после занятий в художественной школе, – с гордостью глядя на жену, пояснил лорд Олдерн. – Вечно ты скромничаешь, Лиззи.

Рассеянным ласковым жестом она провела тыльной стороной руки по его щеке.

– Я могла бы дать тебе несколько уроков, Майкл, но мне страшно.

– Страшно? Почему?

– В твоей работе полностью отсутствует дисциплинирующее начало – это игра воображения в чистом виде. Боюсь, что я только все испорчу, если начну тебя учить. Выучившись рисовать по правилам, ты можешь навсегда лишиться своей непосредственности, прямоты, эмоциональности… всего того, что делает твою работу неповторимой. Это отнюдь не наивная живопись. Я не раз видела, как дети рисуют с таким же увлечением, но они никогда не достигают подобной глубины.