— На мне печать Господа, потому что я избрана совершать за Него Его работу. — Она опустилась на колени и обняла меня. — Ты хочешь спросить, почему не предоставить Господу самому метать молнии в гадких мавров?

Я покивала головой.

— Я и есть эта молния, — с улыбкой сказала мне матушка. — Я и есть та Господня гроза, которая гонит их прочь. Сегодня Он выбрал не грозу. Он выбрал меня. И ни я, ни черные грозовые облака не вправе Его ослушаться.

Я машу Генриху платком, и он, опустив забрало, поворачивает коня. Теперь мне ясно, о чем говорила матушка, когда сравнивала себя с грозой. Господь избрал меня, чтобы я стала солнцем Англии. Мой долг — принести Англии счастье, процветание и безопасность, и я выполняю его, направляя короля к верному выбору, обеспечивая престолонаследие, защищая пределы страны. Я королева Англии, избранная Господом, улыбаюсь Генриху, в то время как его огромный черный конь медленно трусит к краю арены, улыбаюсь жителям Лондона, которые кричат: «Благослови Бог королеву Екатерину!», улыбаюсь сама себе, потому что действую по воле Господа и моей матушки и Артур ждет меня на небесах.

Десять дней спустя, когда я, королева Екатерина, была на седьмом небе от счастья, мне принесли весть, хуже которой я ничего в жизни своей не слышала.

Хуже, чем смерть моего супруга Артура. Я подумать не могла, что бывает что-то страшнее. Оказалось, бывает. Это несравненно хуже, чем годы моего вдовства и ожидания. Хуже, чем пришедшее из Испании известие о кончине моей матушки. Это хуже всего.

Умер мой сын.

Я потеряла всякое ощущение реальности, все плывет перед глазами. Наверно, Генрих рядом, и Мария, и леди Маргарет, но я их не вижу. Я ухожу к себе в комнату и велю закрыть ставни, запереть двери. Но уже поздно запираться — самая страшная весть провозглашена, и за дверью от нее не укрыться.

Я не выношу света. Не выношу звуков повседневной жизни, текущей рядом. Я слышу, как смеется паж в саду за моим окном, и не понимаю, как может кто-то смеяться, когда моего сыночка больше нет.

Мужество, которое поддерживало меня всю мою жизнь, обратилось в тонкую нить, паутину, в ничто. Моя сияющая уверенность в том, что я иду путем, проторенным мне Господом, и что Он мне помощник, нынче кажется детской сказкой. Во тьме моей комнаты я погружаюсь в пучину отчаяния, которую моя мать познала, потеряв своего сына, и которой не смогла избежать Хуана, утратив обожаемого супруга. Это проклятие моей бабки, черной кровью текущее в венах женщин нашей семьи. Я такая же, как они. Оказалось, я ошибалась, я совсем не та женщина, что готова перенести любую потерю. Просто дело в том, что доныне я не теряла никого, кто был дороже мне, чем сама жизнь. Когда умер Артур, сердце мое разбилось. Но теперь, когда умерло мое дитя, я хочу, чтобы оно перестало биться.

Зачем продолжать жить, если у меня отняли мое невинное, безгрешное дитя? И почему, почему его отняли?! Как Господь мог такое допустить? В тот момент, когда мне сказали: «Мужайтесь, ваше величество, с принцем беда», — я утратила веру в Бога.

У него были голубые глаза и крошечные, совершенно как настоящие, ручки с ноготками-раковинками. А ножки… его маленькие ножки…

Леди Маргарет Пол, которой было поручено командовать детской, вошла к королеве без стука, без приглашения. Вошла и опустилась на колени перед Екатериной, которая, ничего не видя, не слыша, сидела у огня, окруженная камеристками.

— Я пришла молить прощения у вашего величества, хотя не сделала никакой ошибки, — ровным голосом произнесла она.

Екатерина подняла голову:

— Что такое?

— Ваше дитя умерло, порученное моему попечению. Я пришла умолять прощения. Клянусь вам, я не допустила оплошностей. Но ребенка нет. Принцесса, я глубоко сожалею.

— Вы всегда рядом, — спокойно, но с неприязнью отозвалась Екатерина. — В самые страшные моменты моей жизни.

Леди Пол отшатнулась:

— Поверьте, не по моей воле.

— И не зовите меня принцессой.

— Простите, ваше величество, я забылась.

И тут, впервые с черного дня, Екатерина выпрямилась в кресле и посмотрела в лицо другого человека, увидела глаза своей испытанной подруги, новые морщинки вокруг ее рта и поняла, что утрата сына — это не только ее личное горе.

— Боже мой, Маргарет! — воскликнула она и упала в ее объятия.

— Екатерина! — прижав королеву к себе, выдохнула леди Пол.

— Как мы могли его потерять?

— На все воля Господа. Придется принять это. Придется смириться.

— Но почему?!

— Кто же знает, принцесса, почему одного казнят, а другого милуют? Вы же помните…

И по дрожи, пробежавшей по телу королевы, леди Маргарет поняла, что, конечно, та помнит.

— Никогда не забываю. Ни на день. Но почему?!

— Воля Господа, — повторила леди Маргарет.

— Я этого не перенесу, — тихо-тихо прошептала Екатерина, чтобы другие не слышали, и подняла залитое слезами лицо с плеча подруги.

— Ах, Екатерина! Вынесешь. Научишься выносить, — с бесконечным терпением сказала леди Пол. — Другого не остается. Можно гневаться на судьбу или заливаться слезами, но, в конце концов, приходится все выносить.

Екатерина медленно вернулась в свое кресло. Леди Маргарет с естественной грацией осталась на коленях, не выпуская рук королевы.

— Вам наново придется учить меня мужеству, — шепнула Екатерина.

— Нет нужды, — покачала головой подруга. — Этому учишься только один раз. Вы уже научились, тогда, в Ладлоу. Вы не из тех женщин, которые ломаются под гнетом скорби. Вы будете скорбеть и продолжать жить, вы снова вернетесь в мир. Будете любить. У вас будет другое дитя, это дитя выживет, и вы научитесь быть счастливой.

— Не верю, — горестно произнесла Екатерина.

— Однако так оно и будет.

Та битва, которой Екатерина ждала всю свою жизнь, произошла, когда она не отошла еще от смерти сына.

От короля Фердинанда пришло письмо.

«Мне выпало возглавить поход против мавров Африки, — писал он. — Само их существование опасно христианству, их набеги угрожают всему Средиземноморью и препятствуют судам, идущим из Греции в Атлантику. Пришли мне своих лучших рыцарей, сын мой, — ты ведь писал мне, что у вас там новый Камелот. Под началом самых храбрых своих полководцев пришли мне самых стойких своих воинов, я поведу их в Африку, и мы, христианские короли, уничтожим королевства неверных».

Усталая, безучастная, она как раз закончила расшифровку письма, когда с теннисного корта пришел Генрих. Он расплылся в улыбке, завидев ее, и тут же его радостное лицо исказилось гримасой вины, как у мальчика, пойманного за запретной забавой. В это предательское мгновение Екатерина поняла: он забыл, что их сын умер. Играл в теннис, выиграл, надо полагать, потом увидел жену, которую еще любил… короче говоря, был вполне счастлив. Радость давалась мужчинам из его семьи так же легко, как печаль — женщинам из ее рода. Сердце ее вдруг сжалось от ненависти, столь сильной, что во рту разлилась горечь. Он способен забыть, пусть даже на мгновение, что их дитя умерло! Сама она этого никогда не забудет. Никогда.