— Линия осталась, но аппарат сгорел. У вас что, нету этих, современных-то? Как их?..

— Мобильных нет, наука нищая. Откуда?.. Здесь рыбалка-то есть? Подледная?

Собаки у Почтаря тоже не залаяли…

— Я не любитель, а дачники по выходным приезжают.

— Жалко, снасти не прихватил…

— Вам же связь нужна будет? Приехали, доложить надо…

— Конечно, нужна! Только мы думали, из райцентра звонить.

— Зачем? Пошли своего парня, пусть аппарат купит и все.

Под этот неторопливый разговор на крыльце снова хлопнула сеночная дверь, и через секунду усатый оказался на пороге.

— Ну, тебя за смертью только посылать, — заворчал Комендант. — Поди, одну и принес…

— Слушай, батя! Стучал — не открывают твои хохлы!

— Хреново стучал! — Кондрат Иванович встал, размял затекшие ноги. — Эх, парень, тебя учить и учить надо… Ладно, сам схожу.

Выпускать его не хотели, гундосый вскочил.

— Да ладно, батя! Пусть учится! Арканя, бегом на тракт!

— Коньяку возьми, — приказал Комендант. — Водка паленая.

Усатый скрылся за дверью, протопал по крыльцу — на сей раз пошел.

— Ты, Митя, сиди кури, а я картошку варить поставлю. — Комендант достал ведро из-под лавки. — Горяченького хочется…

— Давай почищу, — предложил гундосый. — Нож есть?

Кондрат Иванович дал ему посудину с водой и ножик, а сам выскочил в сени за дровами. На всякий случай глянул в окошко — усатый шагал уже в конце деревни.

Вернувшись в избу, с грохотом бросил охапку на пол и, разгибаясь, в тот же миг опустил полено на шею гундосого. Не выпуская ножа и картошины, тот ткнулся головой вперед и, опрокидывая табурет, завалился набок. Комендант отрезал кусок бельевого шнура, стянул руки за спиной и выгреб все из карманов. Кроме «Макарова» с глушителем и трех запасных магазинов там оказался мобильный телефон (не такой уж бедный институт), бумажник с документами и деньгами. Разбираться не стал, открыл подпол, спустил туда оглушенного и другим куском веревки спутал ноги, подтянув их к балке.

— Один есть. Сами войной пошли…

Как и следовало ожидать, в сумке помимо сигарет, грязного белья, двух десантных ножей и красиво сплетенной нагайки был прибор ночного видения с зарядным устройством и бинокль. Кроме паспорта Комендант нашел любопытный документ — удостоверение сотрудника охранного предприятия «Казачья сотня» и разрешение на ношение оружия. Даже сомненье возникло: может, Космач и впрямь послал их сюда? А интеллигентный «нарком» чего-нибудь напутал?..

Тогда почему скрыл, что есть телефон, и почему письма для боярышни нигде нет?

Комендант еще раз сумку перетряс, спустился в подпол и прощупал одежду на гундосом — не иголка, если Юрий Николаевич полтора часа писал…

— Ладно, дело начато…

Усатый появился на горизонте спустя двадцать минут, тащил с собой объемистый пакет и куртку под мышкой — употел.

Хорошо, что руки заняты…

Стал за косяком сеночной двери с рубчатым вальком в руках. Парень толкнул дверь ногой и в следующий миг рухнул на крыльцо, откинув ношу в лужу перед ступенями. Комендант втащил его в сени, ощупал лоб и переносицу — кости вроде целы, — потом занес пакет с бутылками и закрыл дверь на засов. При обыске у этого кроме оружия и телефона оказались наручники, прицепленные к поясу, черный газовый баллончик с черепом и костями и пластмассовая плоская коробка с тремя шприц-тюбиками.

Письма не было и у этого…

— Ничего вооружился…

Спустив усатого вниз, Комендант приподнял лопатным черешком половицу над балкой, пропустил под ней наручники и примкнул каждого пленника с обеих сторон. Они сидели на куче картошки, гундосый уже приходил в себя, пытался поднять голову, его товарищ обвисал мешком, из носу капала кровь.

— Отдыхайте пока…

Поднявшись из подпола, он начал было наводить порядок и вдруг почувствовал, как ослабли ноги и затряслись руки.

— Да, плохо дело. Постарел…

Открыл коньяк, выпил полстакана и, прихватив сигареты, вышел на крыльцо. Кругом было тихо, даже конь замолк, и стало слышно, как по оттаявшему косогору бегут ручейки и за рекой булькают тетерева. Он выкурил сигарету, затем с оглядкой прошмыгнул в конюшню и там засунул один пистолет и телефон под плетеные ясли.

— Охраняй.

Жулик успокоился, но сено так и не тронул, стоял с опущенной головой, будто прислушивался к своему внутреннему состоянию. Комендант закидал навозом половицу над лазом и ушел в избу.

Усатый стонал и начинал шевелиться, а гундосый пришел в себя, сидел прямо, держа свободной рукой затылок.

— Что, господа работорговцы, очухались? Отвечать коротко и быстро. Где сейчас Юрий Николаевич?

— Ну ты, козел старый, — простонал гнусавый и засучил ногами. — Наши люди здесь. Они придут…

— Говорить будешь?

— Да пошел ты…

— Ладно, с тобой все ясно. — Комендант кинул картошиной. — А ты, Арканя? Где Космач?

Глаза у Аркани заплывали, нос распух.

— Не знаю… Я давно в лесу…

— А куда Почтаря дели?

— Слушай, батя, тебе все равно хана. — Гундосый попытался достать его ногой. — Давай договоримся! Наши придут, тебя пошинкуют!

— Ну ждите, когда придут. — Кондрат Иванович стал под открытым люком. — Я пошел избу поджигать. Все равно никому не нужна. А есть такое понятие — обратная тяга. Это когда дым идет вниз…

И полез наверх…

Люк он оставил открытым и принялся растапливать печь: дрова сложил клеткой, нарвал бересты, зажег ее возле хайла и кочергой задвинул под поленья.

Трубу же, напротив, не открыл, прихватил коньяк и вышел на крыльцо.

* * *

После недельной пурги природа будто прощения просила, дни стояли теплые, на солнцепеке становилось жарковато, и снег почти не таял — испарялся, отчего ноздреватые сугробы напоминали пчелиные соты. Но стоило зайти в тень, как от земли несло холодом и под ногами гремел лед. Это было самое лучшее время, когда так остро чувствовался контраст и особенно хотелось жить. На свете почти не осталось радостей, от которых бы трепетала душа, и вот это весеннее оживление было последним, отчего еще хотелось делать глупости.

Обычно в такую пору Кондрат Иванович вставал затемно, если боялся проспать, ставил будильник, вешал на пояс малую саперную лопатку и топорик, брал кусок хлеба и уходил подальше от глаз, за деревню, где был еще один зарастающий выпас, примыкавший к реке. Сначала он просто бродил по проталинам и пел детские песни, каждый раз напряженно вспоминая слова. Чаще всего какую-нибудь одну строчку: