— Да полно, не думай об этом! — внутренне содрогаясь от ее слов, проговорил Комендант. — Лучше послушай! Помнишь, я тебе историю так и не досказал? Ну так вот, как только сказал я Любе своей, что на другой остров уезжаю, она петь перестала… А у них в племени есть обычай… ну или примета такая: коли не поет человек, значит, умирать собрался. Я тогда не знал, ну и внимания особого не обратил, собрал вещички, распрощался с женой и на катер. За мной прислали… Она мне вслед кричит, будто чайка, — Кондор, Кондор, и в воду идет, в открытый океан. Ну, думаю, пройдет немного да поплывет к берегу. Скорость у катера узлов тридцать, так она быстро отстала, и мне уж непонятно, то ли чайки поют мое имя, то ли она…

— Бабушка не в себе вернулась, — никак не унималась боярышня. — Сначала по норе к старой мельнице вышла и стояла, ждала, когда река мужа ее вынесет. Говорит, что вверху в воду не бросят, все у плотины задерживается, а утопленников так все время здесь искали. А потом будто забыла, но глаза пустые сделались, глядит и не видит. Говорит, искать пойду, должно, опять в тюрьму забрали…

— Да ты слушай, слушай! — перебил ее Комендант. — Ведь в другой раз не будет охоты, не расскажу!.. Пришел я на другой остров, с повышением по службе. Пока вникал в курс дела, пока осваивался, месяц прошел, и что-то сделалось мне тоскливо. Тянет на берег и все. Выберу свободную минутку, прибегу к океану и стою, слушаю, вдруг запоет. А до острова Талант миль сто, где там услышать, только чайки… Потом как-то отлегло, постепенно забылось, и тут наконец получаю я долгосрочный отпуск с выездом на родину. Откровенно сказать, не за отличие в службе, а чтобы семью завести и вернуться с женой. Командование заботилось о моральном облике и полнокровной жизни подчиненных. Ну, приехал я к отцу и матери в Казахстан, живу месяц, второй, про мою иноземную Любу и про службу молчок. А мать невесту мне нашла и пристает, мол, познакомься и женись. Я от скуки познакомился. Хорошая девушка, десятилетку окончила и пропадает в колхозе… Ты не знаешь, что такое колхоз, особенно если отстающий. Это бессмысленный труд и смерть всем надеждам. Я ей кое-что про дальние страны порассказывал, приврал… В общем, говорит она мне, так мир хочу посмотреть… Ну, я крылья и расправил — покажу! Женился и приехал с ней на Кубу. Дети у нас пошли один за одним, все погодки, и вроде все ничего, даже сначала понравилось. Но выйду на берег, услышу чаек, и душа моя переворачивается.

Боярышня тут же паузой воспользовалась, заговорила со страхом в голосе, которого раньше не было:

— И стала сказывать, как искала его по всем лагерям да тюрьмам. Много городов прошла и отыскала, когда у жениха его срок заканчивался. Пожила в землянке возле лагеря, дождалась, когда его в ссылку направят, и приехала с ним сюда, в Холомницы… Я только тогда и поняла, что у нее рассудок помутился. Воду освятила, окропила, напиться дала и в схороне уложила. Она поспала чуток, вскочила и опять убежала. Боюсь, уйдет куда-нибудь…

— Ничего, это пройдет, — подбодрил он. — Это бывает от горя. А что же дальше-то было? Что это я? Забыл, на чем остановился… Да, тоска на меня напала. Разумом понимаю: пройдет, время вылечит. Детей рожал, чтоб себя связать по рукам и ногам, на нашей службе разводиться с женой нельзя… А потом оглянулся и страшно стало: жену не люблю, детей не люблю. И они меня тоже… Когда уезжал с Кубы, все-таки выбрал момент и приехал на Галант. Двенадцать лет прошло… В пещеру нашу побежал, а там все стоит нетронуто, все как было, даже ее платье на веревке висит. У них там не воруют, понятия нет взять чужое… Только все истлело, истрепалось и покрылось пылью. А на нашем соломенном ложе трава выросла, бледная, длинная, как русалочьи волосы… Тогда я пошел в деревню, стал спрашивать про Любу. А там меня не узнают, да и ладно бы, но и ее забыли. У них там в племени особенность есть, память короткая, может, потому и живут весело, едят червей и поют. Правда, песню там услышал, будто давным-давно жили на берегу океана двое влюбленных. Но пришел злой колдун, обратил ее в чайку, а его в орла. Орел поймал чайку, унес далеко в океан и бросил в воду… Будто про нас. Потом ушел на берег, долго ходил, слушал птиц и ел водоросли. После отлива их много на отмелях остается…

* * *

Выбравшись из норы в конюшню, он посидел на краю ямы и затосковал еще больше: деньги теперь есть, а кто повезет их в Москву? Кто разыщет Космача? Где этот «нарком»? А ведь обещал на следующий день приехать…

Горестный, он устал от конского крика, влез на чердак и спустил коню сена.

— Иди жри давай! — пихнул в зад. — Или пить хочешь?

Он сунулся сбоку, чтоб обойти, но Жулик прижал к стене.

— Знаешь, иди-ка сам на реку! Надоел ты мне!.. Столкнуть плечом разъевшегося жеребца было не так-то просто. Комендант нырнул ему под брюхо и оказался у двери, возле морды. Конь вдруг затих с высоко поднятой головой и лишь напряженно шевелил ушами.

В распахнутую настежь дверь не пошел…

Только сейчас стало понятно, что он кого-то чует во дворе и подает сигналы. Кондрат Иванович отодвинул засов и приоткрыл дверь на два пальца: вроде никого…

— Ну и чего переполох устроил?

И все-таки, прежде чем выйти, волосы от сухой глины отряс, охлопал одежду — кого еще черт принес? Из конюшни вышел бочком, сразу за стог, а оттуда к избе. В кухонное окно заглянул, потом в горницу — пусто. Пригибаясь, добрался к следующему и только выставил голову из-за простенка, как услышал за спиной веселый голос:

— Эй, ты что под чужими окнами ходишь? Память на лица у Коменданта была профессиональная; это был один из «бомжей», приходивших в харчевню из-под моста, с усами, только подбородок выбрит начисто и одет поприличнее.

После того как схватили Почтаря, решили действовать в открытую, средь бела дня. Ишь, стоит, наглый, стрижет глазами! И ботинки у него армейские…

— Ты кто такой, чтоб спрашивать? — Он пошел на парня. — И что тут делаешь?

— Заходи в дом, разберемся. — Усатый отступил и сунул руки в карманы кожаной куртки. — Давай вперед.

— Пошли разберемся!

Комендант завернул за угол, вбежал на крыльцо: обрез был сразу за дверью слева…

«Бомж» что-то почуял, остался внизу, а в дверях показался еще один, которого в харчевне не было, — носатый, с русым вьющимся чубом.

Все, обреза не достать…

— Входи, не стесняйся, — прогундосил «бомж» явно простуженным голосом.

— А что ты меня приглашаешь? — сразу пошел на приступ Комендант. — Я-то войду! Вы кто такие тут, командуете?

— Сейчас узнаешь! — Задний толкнул в спину.

Былую реакцию и сноровку Комендант давно утратил, локтем под дых засадить успел, но следующий удар ногой по голени не достиг цели, парень остался стоять, согнувшись, а Комендант по инерции отлетел в руки гундосому — до косяка, за которым висит обрез, не дотянуться…

— Ты что, сука! — заревел тот, но не ударил, вцепился в пиджак.