сторонку и принялся предлагать в провожатые собственного сына. Матеушу пришлось битый час отбиваться от него, и лишь после того, как он заявил, что «граф» скуповат и двум вожатым платить ни за что не станет, мужик с видимой досадой отстал.

Отъехав от села вёрст пять, свернули с тракта в лес и остановились. Здесь выпрягли из экипажа коней, возок забросали ветками, чтобы не видно было с дороги и всем отрядом двинулись в сторону реки. Рыбацкую избушку, что стояла на этом берегу, нашли очень быстро — небольшой рубленый домик с навесом для лошадей вдоль глухой задней стены. Расседлали коней, стали дожидаться вечера. Елизаветин слуга сходил в лес, приволок огромную охапку хвороста, растопил печь, и в домушке стало почти уютно. Жано ушёл вниз по берегу искать вторую избу и надолго пропал.

Елизавета пристроилась на лавке возле печи — села, прислонившись к тёплой стене и закрыла глаза. У неё было печальное и напряжённое лицо, под глазами залегли тёмные круги, сдобная пышность форм заметно поуменьшилась — должно быть, приключения давались ей нелегко. Матеуша удивляло, что взбалмошная, капризная барышня, которая, как он полагал, примется ныть и жаловаться от первого же неудобства, так стойко терпела лишения непростого даже для мужчины пути. Сильно, наверное, любила своего Шубина. И вновь, как уже бывало однажды, он испытал к красавчику острую зависть.

Елизаветин слуга нянчил своего коня, словно тот был младенцем: то чистил, то кутал в попону, то растирал спину и пясти. И при этом постоянно с ним разговаривал, называя непонятным словом «братаня», и Матеуш решил, что это кличка. Однако, когда мужик, переделав все лошадиные дела, вернулся в избёнку, Матеуш заметил ещё кое-что — темноглазый холоп бросал на свою хозяйку взгляды, полные такого страстного обожания, что ими вполне можно было запалить вязанку хвороста. Вот это да! Матеуш усмехнулся. Ай да Елизавета! Сколько несчастных голов кружит, даже не замечая того. Вон, сидит, взором своего рыцаря не удостоит, а он взгляда от неё оторвать не в силах, бедняга!

Словно почувствовав, что пробралась в его мысли, Елизавета открыла глаза и обернулась к Матеушу.

— Месье Лебрё! Меня мучает одна дума… — Голос её дрогнул. — Если они узнали про меня, они могли и Алёшу арестовать… Что, если они схватили его?

У Матеуша заледенела спина. Он боялся, что, немного придя в себя после первого испуга, она подумает об этом, и не ошибся. Дурой Елизавета не была.

— Не думаю, Ваше Высочество. Я уверен, что господин Шубин успел бежать и уже ждёт нас в Варшаве. Всё же он должен был выехать раньше, ведь вам пришлось отложить побег на целый месяц.

Она смотрела на него очень внимательно, словно хотела прочесть что-то невысказанное в выражении лица, и Матеуш невольно занервничал. Что он станет с ней делать, если она вдруг передумает ехать? Тащить на спине, как турецкую полонянку?

— Значит, я должна скорее попасть в Варшаву, чтобы убедиться в этом, — сказала она, и Матеуш с трудом сглотнул образовавшийся в горле ком.

Жано явился, когда начало смеркаться, и Матеуш уже стал волноваться, куда он запропостился.

— Нашёл, — объявил он с порога. — Версты через две ниже по течению действительно есть избушка на берегу.

Через реку оправились втроём — Матеуш остался дожидаться Жано возле избушки и караулить лошадей. Шли друг за другом. Впереди, держа своего ненаглядного Братаню, шагал Елизаветин слуга, за ним саженях в двадцати Жано со второй лошадью, и замыкала переправу Елизавета, осторожно двигавшаяся вслед за кучером. Матеуш вглядывался в растворявшиеся в синих сумерках фигуры и делал то, чего не делал с детства — шептал молитвы.

Вот первый из путников достиг противоположного берега, за ним второй… И, наконец, на сушу ступила Елизавета — её пылкий холоп подал руку, помогая преодолеть нагромождение ледяных валунов. Через пару минут все трое скрылись в лесу.

Глава 38

в которой Елизавета отправляется на богомолье, а Алёшка парится в бане

До избушки на левом берегу Днепра добирались больше часа, и Алёшка даже стал опасаться, что в сгустившихся сумерках они её не найдут, однако француз, похоже, видел в темноте, как кот. Эта избёнка оказалась не больше бани — почти всё пространство занимала печь, из мебели стол и две лавки возле затянутого пузырём крошечного оконца.

Едва войдя внутрь, Елизавета, не раздеваясь, приткнулась у двери — она была серой от усталости и волнения, и Алёшка боялся, что самообладание изменит ей, заставив совершить какую-нибудь ошибку. Она заговорила с французом, но, заметив напряжённый Алёшкин взгляд, принялась вполголоса переводить ему каждую фразу.

— Когда вы за нами приедете?

— Завтра к вечеру, если таможенные чиновники отпустят нас сразу, как убедятся, что ничего запрещённого мы не везём. Если задержат, то позже.

— А вас не могут арестовать?

— Могут. — Француз скупо улыбнулся одними губами, глаза остались холодными. — Но я надеюсь, что этого не случится. На всякий случай, если через трое суток мы за вами не приедем, вам лучше всё-таки пробираться в Дубровно. На въезде есть гостиница «Синий петух», ждите нас там. До встречи, Ваше Высочество!

И, поклонившись, он нырнул в тёмно-синий прогал раскрытой двери.

Алёшка расседлал коней, прикрыл Люцифера попоной, оставшийся овёс разделил пополам — половину скормил, вторую оставил на утро. Затем сходил в лес, притащил хвороста и кусок поваленного дерева, которое порубил найденным в избе топором, и затопил печь.

Елизавета всё это время сидела возле окна, опустив плечи.

— Разве мы не поедем обратно? — спросила она, заметив Алёшкины хозяйственные потуги.

— Поедем. На рассвете.

— Почему не теперь?

— Потому что можем наткнуться в потёмках на ваших спутников. Да и заблудиться ночью проще. Лучше всё же дождаться утра.

Она безучастно кивнула и вновь опустила голову.

Алёшка нашёл под навесом старый водонос и, вооружившись топором ушёл на берег рубить прорубь. Провозился долго, ледоруб свой едва не утопил и сам чуть не свалился в ледяную купель, но всё же воды набрал и поставил возле печи — завтра поутру надо будет поить коней. В запечке нашёлся чугунок, и, достав мешочек гречи, которую купил поутру у одного из крестьян, он принялся варить кашу.

Елизавета так и сидела возле окна и, кажется, даже не замечала его возни, во всяком случае, когда он водрузил перед ней на стол чугунок с кашей, взглянула изумлённо.

— Давайте поедим, Ваше Высочество. — Он достал из котомки деревянную ложку и подал ей. — Ешьте сперва вы, а я потом.

— Я не голодна, Алексей Григорич.

Он