– Если бы ты знала, как мы устали, замерзли и измучились! Дорогу занесло, и машина увязла в снегу. Бедный Феликс с шофером толкали ее полчаса, а меня усадили за руль нажимать на газ. Я нажимала, нажимала, но проклятая машина упорно продолжала буксовать, – возбужденно рассказывала она, наливая себе вторую рюмку виски. – Это вдобавок к тому, что самолет опоздал на час из-за тумана.

– Великий Боже, – сдерживая внутреннюю дрожь, молча молилась я. – Спасибо тебе за все – за туман, за опоздание самолета и за занесенное мокрым снегом шоссе.

После второй рюмки виски я стала дрожать меньше и нашла в себе силы спросить Феликса, надолго ли он приехал.

– Навсегда! – захохотала Лина. – Мы с ним такие хитрожопые, такие хитрожопые!

– Так ты и Лину научил произносить свое любимое слово?

– Я очень талантливый учитель, – самодовольно промямлил Феликс сквозь крем Настиного торта. – Ты помнишь, как я научил Марину играть в теннис? Уже не говоря о том, чему я научил тебя?

Тут я не выдержала и, позабыв всякие приличия, прямо при Лине прильнула к нему всем телом: он был мокрый, холодный и тоже дрожал.

– Я думаю, мне пора идти, – сказала Лина, поднимаясь, – а то бедный шофер Кочкин заснет в машине и мне не удастся его разбудить. Завтрашний день я дарю вам, все равно суббота, а послезавтра в пять приходите на обед. – Она было двинулась к двери, но по дороге зашла на кухню и заглянула в холодильник: – Так я и думала. Хоть шаром покати.

И я опять поблагодарила спасительную силу, в последнюю секунду отведшую от холодильника мою руку с презервативом.

За Линой закрылась дверь. Феликс встал, прижал меня к себе и спросил:

– Почему ты дрожишь?

– А ты почему? – вопросом на вопрос ответила я.

– Я почему-то очень волновался. Мне стало казаться, что ты меня больше не ждешь.

Господи, Господи, прости меня, будь я проклята! Я не стала спорить, а просто прижалась к нему и через секунду позабыла обо всем – о Марате и его презервативе, о заснеженном шоссе и об опоздавшем самолете. Осталось только удивление, как я могла прожить почти три месяца без пальцев Феликса, точно знающих, где и когда они должны меня погладить, а где и когда стиснуть и больно прижать, его губ, то нежных, то жестоких, и без его языка, гибкого и всепроникающего.

Мы очнулись после первого раза и даже умудрились перекинуться парой фраз, но новая волна желания накатила на нас с такой силой, что после того, как она отступила, мы застыли двумя бездыханными трупами на песке. И тут же заснули, не в силах сказать друг другу ни слова. Не знаю, как долго мне удалось поспать, но проснулась я, почувствовав у себя между ног ищущую трепетную руку. Еще не окончательно придя в себя, я уже вновь начала изгибаться навстречу этой руке во все ускоряющемся ритме. Когда мы дошли до конца, я действительно поверила, что это правда: мой Феликс приехал ко мне!

Мы снова заснули и проснулись посреди дня, оба в состоянии жестокого голода. Но в доме не было ничего, кроме щепотки кофе и остатков Настиного торта и Феликсова золотистого сыра. Мы съели все до крошки и снова легли в постель. На этот раз мы нашли в себе силы для выяснения отношений.

– Что ты имел в виду, когда сказал, что приехал навсегда?

– Если я скажу тебе, ты не поверишь.

– А как же быть?

– Завтра спросить у Лины. Это все ее рук дело.

Я схватила его за горло:

– Ну нет, до завтра я ждать не намерена! Расскажи сейчас!

Но Феликс выкрутился: он заткнул мне рот поцелуем и, стиснув мои бедра сильными коленями, сел на меня сверху, отчего мое любопытство быстро увяло, и мы опять покатились в бездну. Едва мы чуть-чуть отдышались, зазвонил телефон. Десятым чувством догадавшись, что это Марат, я попросила Феликса взять трубку и сказать, что я сплю. Телефон у меня особенный – с микрофоном, – его подарил мне один радиофизик, безрезультатно отиравший мой порог.

– Алло! – сказал Феликс. Голос Марата в трубке, поперхнувшись, начал извиняться, что не туда попал.

– Нет, почему не туда, Марат? – возразил Феликс. – Ты хотел позвать Лильку? Так она спит.

– Феликс! – опознал его Марат. – Откуда ты взялся?

– Меня твоя мама ночью привезла из аэропорта.

Тем же десятым чувством я услышала, как скрипят мозги Марата, лихорадочно вычисляя часы и минуты:

– Поздно приехали?

– Довольно поздно. Около часу ночи. А что, она тебе не сказала?

– Дело в том, что мама до сих пор спит. Я уже начал волноваться и хотел спросить Лильку, может, стоит ее разбудить?

– Не стоит. Она просто выпила лишнего. Проспится и проснется.

– Мама выпила лишнего? Да она вообще не пьет!

– Значит, в исключительных случаях пьет. Кстати, раз она все еще спит, она не сказала тебе, что завтра в пять мы приходим к вам обедать?

– Буду рад вас видеть, – загробным голосом сказал Марат и повесил трубку.

Рад он будет, как же! Просто счастлив!

Вскоре после разговора о завтрашнем обеде нам опять захотелось есть. Было совершенно неясно, как поступать: одеваться и отправляться на поиски еды? Куда? На улице уже стало темнеть, и магазины закрылись. Где-то в центре, конечно, были открыты рестораны, но после такого дня у нас не было ни малейшего желания тащиться туда по заснеженным улицам.

И тут кто-то позвонил в дверь. Мы переглянулись: открывать или нет? Я все же решилась и, набросив халат, отворила дверь. За дверью стояла Настина дочка, Олька, закутанная в три шерстяных платка.

Она протянула мне сумку:

– Это вам от мамы, – и, не дожидаясь благодарности, покатилась вниз по лестнице.

В сумке была кастрюлька с гречневой кашей, полбуханки хлеба, пакет с маслом, сыром и колбасой, пакет чая и четыре яйца на завтрак. И записка в Линином стиле: „Все, что чересчур, то слишком“.

Мы ее послушались и наелись не чересчур – или она намекала на что-то другое? Чтобы не мучить себя сомнениями, в этом мы ее не послушались и, только окончательно обессилев, согласились, что чересчур – это слишком. И сладко уснули, прижавшись друг к другу. Наутро появилась горячая вода в душе, мы влезли в ванну, в которой было очень тесно, так что нам пришлось объединиться, а потом долго вытирать залитый водой пол.

После чего мы с наслаждением пожарили яичницу, запили ее чаем и выкроили короткое время поговорить.

– Так почему навсегда?

– Это Лина придумала