Позади короля выросли фигуры его рыцарей, и их оружие произвело в рядах магометан такое же опустошение. Особенно ловко и стремительно орудовал гигантским топором великан в кольчуге, сработанной из таких здоровенных колец, что, казалось, человек не мог бы носить такую тяжесть, а конь поднять человека вместе с этой тяжестью. Но гигант нёс свои доспехи, будто то была парча или шёлк, а здоровенному вороному жеребцу было определённо всё равно, сколько весит сидящий на нём богатырь и вся масса железа, что он на себя надел.

Прошло всего несколько мгновений, и войско сарацинов ринулось прочь от Ричарда Львиное Сердце, будто бы понимая, что столкновение с ним означает неминуемую гибель. Он внушал воинам Саладина мистический ужас, и даже у тех, кто отважно бросался на него с поднятым оружием, лица выражали одну лишь решимость умереть. Увидав его, воспрянули иоаниты и их воины. Повторяя всё те же слова: «Господи, спаси Свой Святой Гроб!», они снова вступили в битву. И вот султан увидел, как его конница, вернее то, что от неё осталось, повернула и во всю лошадиную мочь понеслась к ущелью меж двумя горными отрогами. Там начинался Арсурский лес, и в нём сарацины надеялись найти спасение.

— Скорее, повелитель! — крикнул один из мамелюков, подскакав к султану, которого до сих пор прикрывали щитами несколько воинов. — Или мы уберёмся отсюда как можно скорее, или все неверные подоспеют на подмогу этому шайтану, и тогда нам будет уже не уйти...

— Что, уже некому сражаться?! — в ярости воскликнул Саладин, в душе понимая, что мамелюк прав, но страшась ещё в это поверить. — Ведь не перебили же они все двадцать тысяч конницы?!

— Какая конница? — вскрикнул воин. — Здесь полегло тысяч пять, а по всей равнине и все двадцать, не считая раненых и покалеченных! Проклятый Крест помогает им даже на расстоянии... Едем отсюда, о солнце правоверных, не то мы погубим себя...

Большая часть всадников успела исчезнуть в лесистом ущелье, и хотя почти все оставшиеся в живых христианские воины пустились в погоню, настичь сарацинов уже не смогли. Однако в самой гуще сражения около тысячи магометан ещё рубились отчаянно, с той бешеной яростью, которую даёт только страх. Трудно сказать, поняли ли они в какой-то момент, что сражаются по сути лишь с английским королём и теми полутора десятками рыцарей, что прискакали с ним вместе: иоаниты были частью убиты, частью мчались за убегающими врагами, воины-лучники тоже ринулись в погоню.

Но вот кто-то крикнул:

— Смотрите! Их же мало! Их же совсем мало! Неужто мы не справимся?! В это время Ричард, продолжая свою бешеную рубку, оказался возле груды окровавленных тел, в которой были и рыцари-христиане, и сарацинские воины, и несколько изрубленных насмерть лошадей. В этом месте произошла первая самая страшная стычка иоанитов с внезапно атаковавшими их всадниками Салах-ад-Дина.

— Ричард! Ричард! Отомсти... Отомсти им за меня!..

Этот хриплый не крик, а будто бы вздох раздался почти рядом и, чуть повернув голову, король увидал сквозь прорезь шлема лежащего на руках оруженосца своего друга Иакова Авенского. Вместо правой руки он протягивал к королю окровавленный обрубок, не было и правой ноги ниже колена, но в левой руке полководца был зажат ещё дымившийся меч.

— Иаков! Да чтоб тебя!.. О, Господи, Господи, за что?!

Этот горестный вопль вырвался у Ричарда в то мгновение, когда он снова, в несчётный раз, опустил свой Элистон на чьё-то оскаленное лицо, и оно распалось пополам, будто порванный на лету бумажный рисунок... В то же мгновение кто-то сзади ударил топором, и на миг король пошатнулся в седле: звон в ушах заглушил все остальные звуки. Тут же он понял, что этот удар ослепил его: смявшийся под топором мамелюка шлем лишился смотровой щели.

— Божья кара на ваши души! — взревел Львиное Сердце.

Он сорвал с себя изуродованный шлем и, развернувшись, отсёк руку сарацина вместе с его топором. Тут же сбоку выдвинулось копьё. Королю показалось, что оно лишь слегка коснулось его, но по левому бедру тут же потекла горячая волна крови: наконечник, пропоров кольчугу, глубоко вошёл в бок полководца.

Конь Ричарда обо что-то споткнулся, сделал неверный скачок, увязая копытами в обломках копий и в скрюченных человеческих телах. Львиное Сердце только на миг потерял равновесие, пошатнулся... Рядом вырос граф Анри, тоже без шлема, с окровавленным лицом, и будто бы издали прозвучал его голос:

— Прикройте короля! Он ранен! Прикройте короля!

В это самое время Эдгар дрался по правую руку от графа Анри и хорошо видел всё, что произошло за миг до того, как тот испустил свой крик. Юноша видел сарацина, который ударил копьём Ричарда, видел, как это копьё поразило короля. Видел целую толпу чёрных всадников, навалившихся на их крошечный отряд, и в центре — Седого Волка, крушившего их направо и налево, спокойно и невозмутимо.

«Они убьют короля! Убьют, если поймут, что он сильно ранен... Или уведут в плен, а это ещё хуже... Тогда конец походу, конец всему!» — мысль пронеслась и погасла, заволакивая сознание.

Слева мелькнула фигурка Ксавье («Вот сумасшедший мальчишка! Ведь догнал! Неужели жить не хочет?») Мальчик протянул рыцарю свой щит, видя, что от его щита уже почти ничего не осталось, и ободряюще закричал:

— Рыцари скачут сюда! Сейчас поспеют! Надо только увезти короля!..

«Увезти!» Легко сказать... А как?

И тут точно яркая вспышка: «А я знаю, как!» И вспомнились те арабские слова, которым успел за месяц с лишним научить его Рамиз, юноша, спасённый им и Луи там, в Акре и оставшийся у него на службе...

Шлем с крестообразной прорезью больше не выдавал Ричарда сарацинам — он дрался среди таких же, покрытых кровью, всклокоченных, исступлённых людей. Шлемов не было уже почти ни на ком. С