– Спасибо, что Вы нашли время, – сказала Елена. – Я знаю, Вы сильно заняты: академия, институт, выступления, поездки… телевидения вот, жалко, нет больше.

«Ничего себе уровень осведомленности… только мою работу в комитете опустила!» – успел подумать он.

– …плюс частная практика, но мне кажется, это приятно – быть настолько нужным. Правда, мне самой подобное чувство незнакомо… но это я так. Я не хотела бы занимать слишком много Вашего времени – мне просто важно сказать Вам некоторые вещи, касающиеся Льва, чтобы… чтобы подготовить Вас. Уверена, что Вы и сами все поймете, но – просто на всякий случай, для страховки. – Елена улыбнулась. – Я цирковая, видите ли, о страховке никогда не забываю.

– Цирковая? – переспросил Ратнер с таким восторгом, словно она была, по меньшей мере, женщиной-космонавтом.

Леночка-Елена посмотрела на него с интересом.

– Так вот… Лев нездоров, психически. Я совсем плохая мать, по совести говоря, и я не умела этого всего… не занималась им особенно, его дед воспитывал с раннего детства, дед был его родителями, но скоро восемь лет, как дед умер. А Лев не понимает этого! Ему до сих пор кажется, что дед жив, – и Лев постоянно с ним разговаривает… когда про себя, когда вслух. Причем я не уверена, что только с дедом. Одна из его коллег, он в библиотеке работает, поделилась со мной – намекнула, то есть, будто Лев разговаривал… общался, то есть, с ее дочерью, которая тоже уже… не жива.

– Н-да… – Ратнер сжал губы, словно боясь сказать больше, чем нужно. – Если это психическое заболевание, то… с психически больными немыслимо трудно устанавливать контакт, тут я пас…

– Нет-нет, – заторопилась Елена, – я не прошу Вас его лечить, я просто понаблюдать прошу. Потому как у Льва не только это одно… у него глаза все время красные, я подозреваю, что он или не спит, или… и у него паралич всех желаний, он ничего вообще не хочет. Сейчас за ним хоть подружка его следит, а до этого он даже в магазины не ходил… холодильник пустой все время. Я говорила ему: «Ты же не ешь ничего, так нельзя» – а он: «Мне это не нужно».

Ратнер смотрел на нее и думал, что ему очень нравится эта женщина.

– Вы замужем? Я к тому, что отец Льва…

– Я не замужем… давно. А отец исчез, когда Лев был маленький, и с тех пор им не интересовался.

Черт, интересно, в каких она отношениях с теми, кто заказал лечение! И какого уровня это дело вообще… – скорей всего, высокого, если Иван Иванович за парня просит. Не говоря уже о просьбе из комитета. Но ему очень нравится эта женщина.

– Я теперь ведь почти не практикую, – сказал он, – официально, так сказать. Я преподаю… да, преподаю в Академии Тонких Энергий, где еще и директорствую.

– Я видела визитную карточку.

– Но я, конечно, могу встретиться со Львом, случай интересный – профессионально… Только некоторое время потребуется.

– У Вас не так много времени, Борис Никодимович. У Вас нет времени.

Это произнесла не она, не Елена. Это произнесла Леночка, дурочка, девочка-свечка, сгоревшая накануне, – идиотка, которая несколько лет назад чуть не умирала у телевизора при виде этого мужчины. А в жизни он даже лучше, чем в телевизоре: постаревший и потому, наверное, не такой властный.

– Простите? – Ратнера встревожила не формулировка, а голос – вмиг потемневший голос.

Ну, вперед, Елена Антоновна Фертова…

– У меня есть сведения… не очень хорошие для Вас. Вам нужно быть осторожным: Вы… или дар Ваш, что одно и то же, в опасности.

Разговор делался подозрительным: этой эффектной женщине, по-видимому, и самой требовался психиатр.

– Не беспокойтесь! – Он был само радушие. – Случались в моей жизни и поопаснее вещи, так что опыт у меня – о-го-го…

– Я не в курсе Вашей жизни, Борис Никодимович. Но я попросила Вас прийти не только для того, чтобы поговорить о Льве: я просто сочла своим долгом – долгом перед Вами, который сделал мне… и всем нам столько хорошего, – предупредить Вас о том, что мне стало известно. А уж как с этим быть – решайте сами. Я знаю, что опасность исходит от института. В чем она – увы… Но люди, которых институт исследует – так же, как Вас, – начинают исчезать один за другим.

– Откуда у Вас эта информация?

– Не все ли Вам равно, Борис Никодимович? А потом… у Вас так и так нет возможности ее проверить. Только не думайте, что я сама не нахожу ситуацию странной: мы с Вами не были знакомы лично, Вы пришли ко мне в первый и, может быть, последний раз в жизни – и слышите такое… Но подумайте: зачем бы мне говорить Вам об опасности, если это неправда, – тем более при таких обстоятельствах? Вот… а теперь, если Вам уже пора, то – спасибо. Я сказала, что хотела сказать.

Ратнер продолжал сидеть и смотреть на нее. Внезапно он осознал, что она не только ничего не придумывает, но еще и рискует – чем бы ни… а скорее всего, ей есть чем! – ради него. Ради какого – него, если женщина эта только и видела его по телевизору?

Леночка не поднимала глаз. И не только потому, что положение, как ни суди, было дурацким, но и потому, что ей очень нравился этот мужчина. Она почти не могла выносить его присутствия дольше. Он должен был уйти.

А не уходил.

Ей казалось, что прошло много лет, но Ратнер так и не вставал с дивана.

– Борис Никодимович, – она все-таки нашла в себе силы взглянуть на него, – мне правда больше нечего Вам сказать. Может быть, у Вас есть какие-то вопросы – так я отвечу Вам, о чем бы Вы ни спросили. Но про уже сказанное я в самом деле ничего больше не знаю.

– У меня другой вопрос. Почему Вы говорите мне обо всем этом? Зачем – я понимаю, но почему?

Леночка усмехнулась: подавленный хохот. Она встала со стула и куда-то отправилась: если б она сама знала куда… Дошла до выхода в прихожую, обернулась.

– Я могу только повторить: из чувства благодарности. Благодарности за… за очень и очень многое. Если у Вас больше нет вопросов… тогда нам лучше уже договориться о том, когда Вы сможете навестить Льва. У Вас ведь есть адрес на Усиевича?

– У меня и телефон есть, – сказал Ратнер. – Я сам позвоню ему и, если можно, сошлюсь на Вас. А встречусь с ним – и поставлю Вас в известность о том, что думаю. Пойдет так?

– Да, спасибо. – Леночка не решилась спросить, откуда у Ратнера телефон Льва: она никогда не давала этого телефона Владимиру Афанасьевичу.

У двери она неосторожно протянула ему руку и, ощутив его прикосновение, поняла, что это прикосновение – самое сильное испытание сегодняшнего дня. Или всей ее жизни? Леночка почти выдернула свою руку из его и, кивнув, заперла дверь изнутри.

Забыв про лифт, Ратнер пешком спускался по лестнице и понимал: эта женщина принадлежит ему, что бы ни случилось. Но откуда он так хорошо знал ее глаза – совершенно какие-то… да, ренессансные глаза? Когда-то раньше они смотрели на него: так же преданно и вопросительно, как только что.