– Это не я говорю, что все могу… это обо мне говорят – есть ведь разница, деда?

– Да, в общем, нет. Если ты соглашаешься с тем, что говорят, – разницы нет.

– Я не соглашаюсь! Я хочу проверить…

– Брось, не проверяй. Зачем проверять то, что сам Ратнер сказал?

– Ты не любишь его, я знаю, – с первого моего рассказа не любишь. Но я и тогда не понимал за что – и теперь тоже.

– При чем тут – люблю или не люблю… – с досадой сказал дед Антонио. – Мне просто действительно несимпатичны те, кто знает все, умеет все, может все. Я так радовался, когда ты ничего не мог! Но не во мне дело – дело в том, чтобы понять, для чего ты ему.

– Я – ему?

– А как же! Молодости старость не нужна. Мир на том и стоит, что это старости молодость необходима, – наоборот тут не бывает, хоть всегда кажется, что наоборот. Не он тебе нужен, Лев, – ты ему. А вот зачем… – увидим.

В академии, прямо за дверью, Лев провалился в Лизину двенадцатую «Марьину рощу»: видимо, так было задумано для каждого входящего сюда. Картина висела на огромной пустой стене, в самом центре, и, словно уходя в стену, дрожали в глубине ее улицы, вложенные в аллеи, которые вложены в просеки, которые вложены в перелески: анатомия города-рощи.

Привет, Лиза! Лев улыбнулся: «Приятное какое начало! А дед Антонио брюзжит…»

По договоренности с Ратнером, Лев перед началом занятий должен был зайти к нему. Оказалось – чтобы «получить напутствие».

– Вы, Лев, никому только не рассказывайте о нашем с Вами разговоре, не надо. Версия Вашего прихода сюда такова: Вы только что услышали об этом учебном заведении от кого-нибудь из друзей, связались со мной, попросили разрешения влиться в уже существующий курс – и, ради Бога, ни слова о том, что для Вас обучение бесплатное. Вы, значит, как и все, платите тысячу долларов за семестр – цена, по Москве, головокружительная, но и учебных заведений такого профиля только одно. Ну и, понятно, – не говорите никому о стипендии. Тем, кто платит за пребывание здесь, может не понравиться, что их деньги не только на учебный процесс уходят, но еще и на стипендии одаренным студентам – хоть пока и одному студенту. Вам, стало быть. И – вот еще такая частность: Вы, конечно, по сторонам-то оглядитесь… что и как тут у нас, преподаватели в академии яркие есть, но имейте в виду, что я, вообще-то говоря, хотел бы видеть в Вас своего ученика – если, конечно, возражений с Вашей стороны нет!

– Да что Вы, Борис Никодимович, – Льву казалось, что все самое удивительное уже позади, однако в ученики к Ратнеру… И он послал ликующий даже не взгляд – полувзгляд второй Марьиной роще, висевшей прямо над головой Ратнера. – Какие… какие возражения, что Вы!

Впрочем, позднее «напутствие» в целом показалось Льву немножко странным. По его понятию, он находился в месте, где скрывать что бы то ни было не столько даже бесполезно, сколько – бессмысленно. И смешно. Если люди здесь действительно обладают способностями читать чужие мысли – или даже просто пока учатся их читать… Ну, ладно: напутствие есть напутствие, вовремя реагировать надо было!

Лев шел по производившей впечатление пустоватой… пустой утренней академии, постоянно встречаясь с Марьиной рощей. Казалось, что Ратнер купил у Лизы не двенадцать, а сто двенадцать картин. Если вглядываться в каждую, подумалось Льву, то постепенно начнет кружиться голова и потеряешь ориентацию: очнешься, а ты в Марьиной роще. Как Петя Миронов, печальный клоун, – в Берлине… Но до чего ж дорогое учебное заведение-то, а? Тысяча долларов за семестр… интересно, как выглядят студенты, способные выложить такие деньги! И неужели, кроме него – пришедшего с улицы! – в академии, просуществовавшей уже два года, так и не было до сих пор ни одного одаренного студента, заслуживавшего бы стипендии?

– Вот-вот, – отозвался дед Антонио. – Говорю же: как-то все оно немножко быстро с тобой – молниеносное признание, молниеносное вознаграждение… А вот, господа, андерманир штук – новый вид: академия стоит, все бесплатно и чудесно, мыслям тесно, сердцу лестно…

– Ай, деда, ладно тебе… не порти праздник!

– Извини, извини…

Студенты оказались более чем обычными – их было действительно немного, и Лев почти сразу научился определять, кто с первого, кто со второго курса, а кто «выпускник», т. е. на подступах к бакалавриату. Первый выпуск экстрасенсов намечался на лето 1998 года.

Выпускников было почти никогда не видно, они готовили дипломы, а вот второкурсники – неожиданным образом – напомнили Льву армейских «дедов», о которых Лизин Сэм, который год косивший от армии, рассказывал с чужих, но обильных слов всякие ужасы. Льва с первого же дня сразил этот привкус казармы в Академии Тонких Энергий. Второкурсники гоняли первокурсников за едой в кафе, находившееся на Герцена рядом со зданием консерватории, беспрерывно посылали их за сигаретами и пивом в киоск напротив, выпроваживали из курилки (на улицу, на улицу, малышня!)… в общем, непонятно.

– Ты на новенького, – сказал Льву круглолицый Олег Румянцев, совершенно помешанный на НЛП, как и большинство студентов академии, – вот они присмотрятся маленько, а потом тебя в первую очередь гонять будут… тем более что ты их старше: большое это искушение – взрослого человека к ногтю прижать. Так всегда бывает, так и в армии заведено, я не служил, брат служил. Только сначала, конечно, ритуалы… – Он замялся и некстати добавил: – Уйду я отсюда. Чтобы за свои же деньги так унижаться…

«Ритуалы»?

Про ритуалы Льву напомнили только месяца через два. Второкурсникам было явно не до него: сначала все готовились к зимней сессии, потом – сама сессия, после сессии – три недели каникул. В начале второго семестра Игорь, высокий и красивый парень из старшекурсников, остановил его на улице перед академией и сказал:

– Молодой экстрасенс, можно Вас на минуточку?

Лев был старше Игоря минимум лет на пять. Они отошли в сторону.

– Тут дело такое, – начал Игорь, – инициации у тебя не было, а без этого в нашем ремесле нельзя. К герметическому знанию ведь приобщаемся – не к кулинарии, правда ведь? Так что… давай-ка договоримся о том, когда ритуалы проходить… сколько тебе на подготовку выделить?

– Это какие же такие ритуалы? – безмятежно улыбнулся Лев, хотя о бесчеловечных и отвратительных ритуалах он давно уже знал все от Олега. Сам Олег признавался, что ничего страшнее в его жизни не было: «глумление по полной программе». – Вы, пожилой экстрасенс, может быть, конкретно имеете в виду плевки в лицо и произнесение вслух всякого говна?

Игорь, мало сказать, остолбенел – его словно молнией к стене пришило.

– Борзый первокурсник, – сказал он в никуда и, насилу справившись с ногами, в никуда же и отправился. По пути обернулся, повторил: – Борзый первокурсник, нехороший! – и Лев понял, что сим объявлена ему война.

В курилку его в один из следующих дней не впустили: Игорь и пара других просто встали в дверях и спросили: «Пройдешь?» Лев усмехнулся и покурил на улице. К третьей паре стало хуже: на сей раз заблокировали дверь в туалет – «Пройдешь, молодой экстрасенс? Или пойдешь к девочкам писать?» Недолго думая, Лев, разбежавшись, со всего размаху врезался в живую цепь головой, но не тут-то было. Цепь отшвырнула его назад, и Лев – на глазах у всех – рухнул на пол. В этот-то момент или чуть раньше в конце коридора и открылась дверь к самому. Сам вышел в коридор и направился прямо к дедам.