Потом я узнал, что лил он раствор мочевины, после чего сосна медленно засыхала. Таким способом он несколько сосен ликвидировал».

Было бы ошибкой считать, что на даче Липгарт занимался исключительно садом. Находили применение в Болшеве и его инженерные таланты, так, в начале 1960-х на даче появилась десятиметровая водонапорная башня, сделанная в НАМИ по заказу Андрея Александровича. Его старший внук Андрей Попов вспоминал, что «процесс ее установки, к сожалению, у меня в памяти не отразился (мне было лет 10–11), но я точно помню, что привез ее грузовик “Шкода”, бескапотный, что по тем временам само по себе было диковинкой. Вода в башню подавалась насосом из колодца, и устойчивое водоснабжение с хорошим напором обеспечивалось по всему участку и в доме. Я уверен, что подобной башни в стране не было. Ее характерной особенностью было то, что ее можно было положить на землю для обслуживания за счет петли в основании. На моей памяти это делалось два или три раза. Башню чистили, красили и ставили на место. Опускали и поднимали ее при помощи обычной строительной лебедки. В 90-е башню продали одному из соседей, и она до сих пор стоит на его участке». Кроме того, на кухне была сделана специальная установка для нагрева воды.

В августе начиналось такое же великое переселение из Болшева назад, в Москву. Андрей Александрович оставался на даче еще весь сентябрь, иногда прихватывал и немного октября. Тогда летний дачный костюм – опрятные брюки с рубашкой (спортивных костюмов и шорт он никогда не носил) – сменялся осенним: пиджаком и неизменной «шкурой», безрукавкой на бараньем меху, сверху обшитой черным драпом.

Остальные приезжали на выходных. Работа кипела уже другого рода: собирали урожай, на малой террасе складировали разобранные по сортам яблоки. Много возни было и с гладиолусами. Им требовалось обрезать стебли, вытащить луковицу вместе с «деткой» из земли и уложить в секционный ящик с сетчатым дном, после чего ящики промывались водой и, когда она стекала, содержимое перекладывалось в дощатые ящики для овощей, предварительно выстланные старыми газетами. При этом нужно было строго следить за наличием бирок. Процедура обычно проходила сырыми дождливыми днями и затягивалась надолго. Луковицы вместе с «детками» отмывали от земли, раскладывали по мешочкам и вешали для просушки у специально натопленных печей. Шла в дело и ботва от гладиолусов, ею укрывали на зиму розы и лилии. Розы оставались во дворе до первых морозов, затем их обрезанные кусты переносили в подвал.

Запирали дачу просто – на английский замок. Никаких сигнализаций, заборов с колючей проволокой, решеток на окнах. Тогда в этом не было необходимости… Разве что местные собаки бродили по двору, погавкивая на случайных прохожих, и то скорее для вида, добродушно.

Приезжали в Болшево и зимой, хотя и нечасто – чистили двор, стряхивали снег с крыши, протапливали печи. За хозяином по пятам ходили соскучившиеся Орёл или Джильда, Дик или Вулкан. Для них Андрей Александрович специально покупал в Москве (иногда объезжая для этого полгорода) кости, кашу «геркулес», привозили им и другие вкусности.

Но и во время «зимовки» в московской квартире продолжалась садоводческая жизнь. Благодаря отключенной батарее в комнате Андрея Александровича поддерживалась постоянная температура +15, поэтому посторонние в ней задерживались ненадолго; исключение составлял старший внук Андрей Попов, по-домашнему Андра, который на постоянной основе делил с дедом тяготы спартанской обстановки. В «андрюшнике», как метко прозвала эту комнату Ирина Андреевна Липгарт, «стояли ящики с гладиолусами, фасолью, ведра с землей, пилы, тиски, ножовки, приспособления для клеймения бирок, сами бирки, молотки – все необходимое под рукой у трудолюбивого творческого человека. Он что-то создавал, над чем-то колдовал в любую свободную минуту дня, а иногда и ночи, в зависимости от настроения». Так вспоминал муж Ирины, ставший затем первым биографом своего тестя.

Иногда населявшие квартиру женщины пытались из лучших побуждений навести порядок в этом творческом хаосе. Хозяина это приводило в сильное раздражение.

– А, черт возьми, опять похозяйничали! – слышалось из комнаты тогда. – Ну кто вас просил?!

И он не успокаивался, пока все не принимало свой обычный, привычный для него вид. Иногда садоводческие дела перемещались и в столовую. Тогда на столе громоздились ящики с луковицами гладиолусов, лежали аккуратно выглаженные утюгом мешочки и тетрадь, куда в алфавитном порядке педантично заносились названия сортов.

В целом же жизнь текла размеренно. Вставал Андрей Александрович рано, делал зарядку, ежедневно принимал душ, тщательно брился и причесывался. Завтракал всегда одинаково – овсянкой на воде и отварной треской или другой дешевой рыбой с морковью и луком, пил кофе. В еде он был совершенно неприхотлив, хотя и имел свой «пунктик» – не ел сливочного масла, вместо него сыр. Конечно, на праздники дома делали богатый стол – обязательно пекли кулебяку, пироги, делали салаты, холодец и пельмени, доставали колбасы и ветчины разных сортов, шпроты и т. п., но поклонником всех этих деликатесов Липгарт не был. Да и вообще не любил застолий, в особенности если для праздничных фотографий нужно было принаряжаться, тем более надевать «иконостас» – ордена и лауреатские знаки. Поэтому на многих старческих «праздничных» снимках вид у него усталый, если не измученный.

Эта измученность имела еще одну причину – несмотря на то что долгие годы здоровье почти не доставляло Андрею Александровичу проблем, в старости он начал страдать бессонницами, с которыми боролся при помощи валокордина и димедрола. Снотворный эффект у обоих препаратов побочный, и с утра Липгарта преследовал тяжелый тормозящий «шлейф», проходивший только после дневного сна. Вспоминает внук нашего героя и его полный тезка, доктор филологических наук Андрей Александрович Липгарт: «Детская память запечатлела образ очень пожилого молчаливого человека, на лице которого почти всегда был оттенок страдания. И еще дед вызывал трепет. Образ был тяжелым для восприятия, и впоследствии мне захотелось понять, чем было обусловлено это страдание. Страдание и недовольство в жизни деда действительно были, мое детское восприятие в данном случае сработало правильно, но обусловлены они были не социальными и не профессиональными факторами, а чисто медицинскими причинами. Сверхпродуктивный мозг, которым был наделен Андрей Александрович, с годами преподнес ему очень неприятный сюрприз в виде постоянных бессонниц и общего ослабления организма. Тело в какой-то момент отказалось адекватно обслуживать этот гиперактивный мозг, и все, кому знакомы подобные состояния, без труда поймут, какие физические страдания мог испытывать обладатель подобного непокорного ума. Сейчас мне кажется, что именно это послужило источником проблем Андрея Александровича в старости. А трепет дед вызывал просто в силу масштаба личности».

Старший внук Липгарта Андрей Олегович Попов вспоминает: «Почти десять лет я прожил с дедом