– О’кей. О’кей, иншалла. Поехали.

– Постой, – сказал он, наклоняясь ближе ко мне. – В эту неделю, брат, ты должен очень внимательно следить за каждым своим словом и каждым шагом.

– Ты меня знаешь, – улыбнулся я.

– Да, я тебя знаю, – сказал он мрачно. – И я знаю демона, который сидит внутри тебя.

– С чего бы это?

– Демоны сидят в каждом из нас. Некоторые их них не хотят причинять нам вред и просто используют наши тела для обитания. Но есть и такие, которые хотят большего. Они хотят поглотить душу человека, в которого вселились.

– Я не силен в демонологии, Абдулла, но могу сказать, что наши взгляды на этот предмет не вполне совпадают.

Несколько секунд он смотрел на меня молча, и в его янтарных глазах отражалась листва качаемых ветром деревьев.

– Ладно, не бери в голову… – начал я, но он меня прервал:

– Помнится, однажды ты сказал, что не бывает хороших и плохих людей. Наши поступки могут быть хорошими или плохими, но не люди, которые их совершают.

– Это слова Кадербхая, не мои, – заметил я.

– А Кадербхай услышал их от Идриса. Чуть ли не каждое мудрое изречение Кадербхая было взято им у Идриса. Но в данном случае я не согласен с Идрисом, Кадербхаем и тобой. В этом мире есть плохие люди, брат Шантарам. И существует только один способ их одолеть.

Он завел мотоцикл и неторопливо покатил по дороге с расчетом на то, что я вскоре его догоню. Дождавшись, когда Карла пристроится сзади, я уловил ее запах – смесь корицы и сандала – и на мгновение ощутил атласное прикосновение волос к моей шее.

Мотор ревел, прогреваясь на холостых оборотах. Она перекинула одну руку через мое плечо, а другую пропустила под левым локтем. Ее татуированная цитатами рука легла мне на грудь. Я слышал музыку в душе. Я чувствовал себя как дома. Ибо твой истинный дом – это сердце, которое тебе суждено полюбить.

Мы следовали плавным изгибам, подъемам и спускам лесной дороги, и тень горы, которая свела нас вместе, постепенно исчезала за колыхающимися деревьями. В одном месте мне пришлось резко затормозить, чтобы объехать большую ветку, рухнувшую на дорогу. При этом Карла плотно прижалась ко мне, так что я перестал понимать, где кончается ее тело и где начинаюсь я, – и не хотел этого знать.

Перед крутым подъемом на следующий холм я поддал газу. Она обхватила меня еще крепче, и в самый дивный миг этого объятия ее ладони, скользнув по ребрам, сомкнулись на моем сердце и оставались там, пока мы не перевалили через гребень.

К моменту выезда на магистраль я был так оглушен любовью, что лишь каким-то чудом вписался в стремительный поток транспорта. Ветер кружил над трассой, периодически проводя волосами Карлы по моей шее. А она прижималась ко мне, положив руку на мою грудь, и мы мчались сквозь вспышки молний, озарявших рекламные щиты вдоль тернистой дороги к дому.

– Это было долгое прощание, – сказала Карла, глядя вслед Абдулле, который только что вырулил со стоянки перед отелем «Махеш».

– Поездка тоже была долгой, – сказал я.

– Да, но растроганный Абдулла – такое увидишь не часто.

– Что ты хочешь от меня услышать, Карла?

– Ну, для начала хотя бы то, что не хочешь мне говорить.

«На деньги Халеда мы купим много стволов», – прошептал мне Абдулла при прощальном объятии. И прозвучало это не так чтобы очень растроганно.

– Сложно объяснить, – сказал я.

– Это не ответ.

Она все еще сидела на мотоцикле позади меня, держа в одной руке свою сумку, которую вез Абдулла и передал ей при расставании. Другая ее рука небрежно покоилась на моем бедре. В кои-то веки я был счастлив подвернуться кому-то под руку.

– А знаешь, – сказал я, блаженствуя, – мне это нравится.

– И это не ответ.

– Но мне это действительно очень нравится.

– Что именно?

– Сидеть вот так, на байке, разговаривая с тобой.

– Это нельзя назвать разговором.

– В принципе, можно.

– Уклонение от ответов не считается разговором – хоть в принципе, хоть без принципов.

– Назовем это уклончивым разговором.

– Прогресс налицо.

Возникла небольшая пауза. Асфальт на стоянке был чисто вымыт ливнем, поблизости никого не было. Гроза прошла, и свежий муссонный ветер гулял по берегу за нашими спинами.

– Мне чертовски приятно общаться с тобой таким образом. Вот, собственно, что я хотел сказать.

– Раз уж ты это сказал, могу я уточнить: мотоцикл тоже считается участником этого уклончивого, но чертовски приятного разговора?

Я выключил до сего момента урчавший двигатель.

– Что конкретно тебе в этом так сильно нравится? – спросила она. – То, что мы сидим близко друг к другу, или то, что я сейчас не могу видеть твою расквашенную физиономию?

– То, что я сейчас не вижу твоего лица. И еще, да… то, что мы сидим близко друг к другу.

– Надо полагать… Эй, минуточку! Так это мое лицо является проблемой?

– Твои глаза, если быть точным, – сказал я, наблюдая за людьми, машинами и конными повозками, беспрерывно сновавшими перед входом в отель.

– А что не так с моими глазами?

Я ощущал ее голос всем телом – в тех местах, где мы с ней соприкасались.

– Когда я не вижу твоих глаз, это как если бы мы играли в шахматы и ты вдруг осталась без ферзя.

– Вот как?

– Именно.

– То есть я беспомощна и беззащитна?

– Не беззащитна. Но это умаляет твое превосходство.

– Мое превосходство?

– Да. Ты всегда им обладаешь при материальном равенстве.

– И это тебя заводит?

– Типа того.

– Потому что сам стремишься к превосходству над женщинами?

– Вовсе нет. Просто видеть тебя перед собой – это все равно что играть в шахматы, имея одного ферзя, когда у тебя их четыре, или восемь, или шестнадцать…

– У меня на доске шестнадцать ферзей?

– Да. Зеленых, как твои глаза. Шестнадцать зеленых ферзей. Но сейчас, разговаривая с тобой на байке, я не вижу ни одного из них. И мне это чертовски приятно. Это раскрепощает.

Мы помолчали несколько секунд.

– Так вот в чем фишка твоего разговора на байке?

– Это не фишка, а просто факт. Совсем недавно открытый факт. Сейчас твои ферзи упрятаны в коробку, и мне это в кайф.

– Да ты сам без короля в голове, горе-гроссмейстер!