и от фальшивых людей, по их глазам, и от таких чекистских подделок, по их грязной хватке, которую, наверно, там было легко обнаружить, – вот как сейчас вопиёт грязная хватка изо всей этой книги Сумы.

В 1952 твоя судьба, видимо, качалась на весах, да. И, получивши от меня ноль, гебисты (того истинного протокола тебе не показали конечно?), очевидно, хотели взять тебя блефом – а ты легко глотнул ядовитый крючок, и в грудь свою ввёл его навсегда, до самой даже смерти.

Значит – тебе не хватило высоты души. Это её же не хватило тебе, чтобы устоять против очарования проходимца Сумы.

А когда в 1956 я вернулся после лагеря, после ссылки, после рака – и от Лиды узнал, что ты на меня в претензии: как это так, утопая, я обрызгал тебя на берегу (я думал, – речь идёт о 1945 годе)? – я тоже рассердился: я ведь действительно утопал, и я ведь действительно умирал.

В тот момент – моя вина, может быть, всё могло разъясниться при встрече. Но мы не увиделись.

А через полтора года было твоё 40-летие, и растеплилось сердце, и мы с Наташей послали тебе тёплую телеграмму (из Рязани, Кирочка, из Рязани, а не из каких-то подмётных городов, как плетёте вы с Сумой. А кстати: это он или ты пристраиваешь реального москвича Бершадера, кладовщика в нашем лагере на Калужской заставе[235], понимать как нашего ростовского доброго учителя Бершадского?). Ты – не ответил тогда.

А потом годы текли, сердца ещё прорастали – весной, может быть, 68-го ты вдруг написал примирительное письмо – что надо встретиться, помириться. Я ответил сразу с радостью. В короткой переписке уговорились о дне, часе, когда я приеду к тебе на Серебряные Пруды. Приехал. Звоню – а тебя нет, никто не открывает. Ладно. Пошёл сидеть на скамейке перед парадным, чтобы не пропустить. Час прошёл – не идёшь. Поднялся, позвонил – нету. Опять спустился, ещё полчаса просидел – нету. Написал записку: подробно, как ехать ко мне в Рождество, в любой день, приезжай. Снова поднялся, позвонил – нет ответа. Тогда отклонил заслонку дверной почтовой щели, бросил письмо там на пол – но ещё не успел отпустить заслонку, как прямо внизу, у двери, увидел ноги твои в пижамных брюках. Ты стоял, затаясь. Я опустил заслонку, не стал окликать. Если тебе так легче… Если тебе…

Та́к вот. Не объяснились, не помирились, не повспоминали…

Потом – ты изобрёл мои обмороки от самолюбия, потом – брошюра. Потом – беседы, беседы с Сумой и ожидание сигнального экземпляра.

Господи! Да будет земля на могиле твоей – пухом. Твоей прожитой жизни – не позавидуешь[236].

______________

Но вперёд, вперёд, наша исторья![237] Неправдоподобными признал Сума даже обстоятельства моего ареста (хотя при том десять человек стояло). Затем сообщает, что я «расположил к себе трибунал» (которого вообще не было, приговор мой по ОСО). Теперь подошла тема: как я вёл себя в лагере? Однако это целых 8 лет и много разбросанных мест, и с тех пор прошло 30 лет, – как бы Сума повествовал мои тюремные годы, не знает, но к удобству ГБ я сам уже в «Архипелаге» и подал им вербовку в лагерные стукачи. Ну что может быть блистательнее! ну как раз к цвету! – вот это и будет сюжет. Отпирается, что не писал доносов? – так для ГБ легко это разоблачить! Работа немалая, но и автор «Архипелага» враг немалый, – свистнуть всем оперуполномоченным и архивариусам лагерей, где Солженицын сидел: просматривать все доносы за те годы, и как только найдутся за подписью Ветрова – так вынимать, соединять – и издать отдельной книгой. (Даже всей книги Сумы тогда не надо.)

Увы, увы, Сума и не лепит, что хоть один нашли. И – нет пострадавших, и нет обиженных. Однако доказательства могут быть косвенные, умопостроительные.

Например, в том лагере, где его вербовали, прожил Солженицын несколько месяцев – и вдруг взят в систему шарашек. Ну разве это не доказательство? Как объяснить, что на шарашку, куда берут только специалистов, взяли Солженицына с его университетским математическим образованием? Ведь это невероятно? И Сума заключает: «Солженицын направлен в марфинский институт как секретный информатор, это непреложный факт». (Только упускает, почему на ту шарашку определили и Виткевича, – ведь мы с ним оба оказались там.)

Но это замечательно! Ведь теперь легко проследить за его предательской трёхлетней работой в маленьком Марфине! Уж тут свидетелей и пострадавших десятки, и все образованные люди, и все в Москве живут, да вот, пишет Сума, беседовал с Лёвой Копелевым, – и что ж не спросил у него? Да Марфино – центральная спецтюрьма КГБ, уж архивы наверняка все тут рядышком, на Лубянке, – а ну-ка потроши сюда доносики, а ну-ка вытягивай это советское пособничество на советское красное солнышко!

Увы, и здесь почему-то не наскреблось. И новая загадка: Солженицына с шарашки усылают – и в Особый каторжный лагерь. Ну, тут совершенно понятно: очередная награда ему за удачную информацию и новое ответственное задание: запутать щупальцами Особый лагерь.

Но тут понадобятся новые свидетели, откуда ж бы их наскрести? Послать в Экибастуз доктора Симоняна? Нет, расстроятся другие части сюжета. Ба! Да этапировать туда Виткевича! Правда, он как раз остался на шарашке (но об этом Сума молчит, ибо что ж тогда? – тайный информатор?), а в Особлаге никогда не был (и быть не мог, имея статью лишь 58–10, без пункта 11-го), – не важно, этапировать, пусть перенесёт эти неудобства. И теперь – кто же расскажет нам о том, что это был за лагерь? Да именно и только он! («Стенограмма беседы с Н. Д. Виткевичем, личный архив Ржезача»). Заодно он же охотно и подтвердит ещё раз, что «Архипелаг» – лагерный фольклор.

Однако Солженицын там, кажется, будет лежать в больнице, так что без доктора всё равно не обойтись. Где ж бы нам найти доктора, если Симоняна всё равно неудобно? Да выход один всегда: листать книги Солженицына. В «Архипелаге» упомянут доктор Николай Иванович Зубов, отлично! Вот мы его в Экибастуз и посадим. Но он никогда в жизни там не сидел! Не важно, ему 83 года, он совершенно глухой и в месте живёт глухом – опровергнуть не доберётся.

Так железное кольцо вокруг Солженицына смыкается. И пусть Солженицын будет никакой не каменщик, а пусть он экибастузский лагерный библиотекарь.

Наконец я не выдерживаю: можно дать маху один раз, пять раз, десять раз – но чтобы непрерывно пересаживаться задним местом из лужи в лужу, – министр госбезопасности! за что вы платите зарплаты этому идиотскому отделу?! Потом, слушайте, коллектив, известный же рецепт: чтобы вам верили, надо же иногда для правдоподобия добавлять и кусочки правды.