В романе с Элен угадывается что-то печальное и несмелое. Он стал последним из импровизированных романов, которым Бальзак придавал такое временно-вечное качество. Закончился он почти незаметно в 1841 г.; Элен вновь вышла на сцену лишь после смерти Бальзака. Она пыталась шантажировать Эвелину, угрожая издать свою переписку с Бальзаком.

Другие потребности требовали меньше усилий, а удовлетворить их было легче. Сара Висконти по-прежнему служила глотком свежего воздуха, каким была всегда. Судя по всему, она доставляла Бальзаку широкий спектр внебрачных удовольствий, которые так шокировали Эвелину в «Озорных рассказах». Приятной данью их дружбе стала небольшая басня в коллективном сочинении «Сцены частной и публичной жизни животных», озаглавленном «Peines de Cœur d’une Chatte Anglaise». В ней рассказывается о кошке по имени Красотка из городка Мяубери в Котшире, ставшей жертвой жестоких английских нравов. В 1977 г. по мотивам сказки поставили пьесу, и она шла на Бродвее940. И все же в ней никогда не признавали, по крайней мере публично, аллегорию на нескольких уровнях – общественном, юридическом и сексуальном. Тема, о которой упоминается в заглавии, повторяется в «Блеске и нищете куртизанок», во фразе, равной по своей ценности целой странице философского трактата, в которой «эта ее часть была меньше всего похожа на герцогиню»941.

В жизни Бальзака тоже появлялись «кошечки»; им отведена была та же терапевтическая роль. Более того, последние связи Бальзака служат свидетельством того, что он, может быть впервые в жизни, испытывал стресс. Впервые его поведение выглядит непродуманным, почти таким же, как у обычного человека. Обрывки писем разоблачают определенную беспорядочность в связях – записка от девушки по имени Дженни, которая работала официанткой в кафе «Фраскати»; переговоры с Арманом Дютаком, в которых участвовали некие «Аннет» и «Луиза»942. Походы к проституткам тогда были настолько общим местом, что им не придавалось никакого значения. Правда, приходится вспомнить о том, что Бальзак считал секс средством утечки творческой энергии. В тот период его творчество кажется гораздо богаче его жизни. В «Человеческой комедии» продавщицы и официантки, которые имеют побочный заработок, выступают под кличками и псевдонимами; в жизни Бальзака все было по-иному. Эти женщины, возможно, просто отвлекали его от главной цели, достичь которую, как он надеялся, он сумеет только с Эвелиной. Только она могла связать воедино все болтающиеся концы его жизни; но, очевидно, Эвелина не обладала такой великой душой, как он считал раньше. Желание поскорее закончить свои поиски привнесло в его жизнь, наверное, самую большую перемену. И перемена эта куда важнее романов с Элен и Сарой.

Она приняла удивительную форму возвращения в семейную крепость: арьергардный бой, который предваряет великое консервативное предисловие к «Человеческой комедии» в 1842 г., с защитой семьи как краеугольного камня цивилизации.

Бальзак писал сестре Лоре в таких выражениях, словно она тоже была его любовницей: «Одно из несчастий моей жизни – наше положение, что вынуждает меня скрывать признаки братской нежности, которые не знают границ и делаются все крепче – и труднее – с каждым прошедшим днем. Как бы ты радовалась, набрасывая для меня сюжеты пьес! Но нельзя мечтать о том, что невозможно»943. Романтический тон письма, возможно, следует приписать стилистической привычке; но всякий раз, как Эвелина выказывала недостаток преданности или уверенности, Бальзак обращался именно к Лоре. Иногда ее благоразумие казалось ему лицемерным, как у их матери, и вызывало у него досаду, и все же Бальзак отождествлял сестру с немногими идиллическими воспоминаниями детства: «На день ее рождения мы обменялись слезами! И бедняжка держала в руках часы. У нее было всего двадцать минут – ее муж ревнует ее ко мне»944. Эжен Сюрвиль обнаружил, что иметь такого шурина, как Бальзак, непросто, и замечание о его ревности вносит новый оттенок в отношения Бальзака и Лоры.

После того как младший братец Анри уехал далеко и отнюдь не процветал, Бальзак попытался переписать и роль матери. Вскоре после переезда на новую квартиру в Пасси он перевез мать к себе. Настал его черед ухаживать за ней, и ему за многое следует благодарить ее – особенно за деньги и за секретарскую помощь. Но вначале следовало изменить поведение мадам де Бальзак. Лору он просил провести предварительную беседу: «Если она хочет быть счастливой, она будет счастливой, но вначале внуши ей, что она не должна требовать счастья, чтобы не спугнуть его. У нее будет 100 франков в месяц на себя, компаньонку и горничную… Ее комната очень красива – уж обставлять дом я умею. У нее персидский ковер, который лежал в моей комнате на улице Кассини. Пусть также не возражает против того, что я буду подбирать для нее одежду. Мне неприятно видеть ее плохо одетой, и на ее платье деньги всегда найдутся. Я не хочу, чтобы она была чем-то, кроме того, что она должна быть; иначе она причинит мне много горя»945.

Здесь чувствуются воспоминания о нервных, диктаторских письмах г-жи де Бальзак к сыну. Грубость Бальзака лучше всего объяснить ссылкой на прошлое: местью за ее холодность в его детстве или желанием создать идеальную семью, какой у него никогда не было. Возможно, он, что для него необычно, просто пришел в замешательство. Неудивительно, что ему так и не удалось полностью поменяться с матерью ролями. Их совместное житье продолжалось меньше полутора лет; каждый жаловался, что другой – причина всех его (или ее) несчастий. В прощальном письме г-жа де Бальзак пишет о том, какая атмосфера царила у них в Пасси: «Я не стану говорить тебе о горе, какое причиняла мне твоя холодность. Несомненно, ты откажешься поверить в то, что я тоже человек и, к сожалению, у меня есть чувства. Будь уверен: если даже раньше мне и казалось, что ты поступил со мною несправедливо, теперь ты прощен. Твоя мать, вдова Бальзак»946.

В этом коротком опыте семейной жизни примечателен даже не его исход – взаимные обвинения, эмоциональная манипуляция, обращение Бальзака к врачу с просьбой проверить, не сошла ли его мать с ума, и воспоминания о детских унижениях, – но его надежда на то, что опыт может удаться. Он даже собирался съездить вместе с матерью в Швейцарию.

Чуть больше года спустя огромный труд, семнадцатитомную «Человеческую комедию», украсил своего рода рекламный щит – предисловие 1842 г., где типы людей сравниваются с видами животных. В предисловии Бальзак излагает теорию, что все творение двигалось от простой, первобытной сущности и становилось разнообразнее под влиянием среды; он рассуждает о «разрушительной силе страсти и идеализирующей силе общества», о «двух вечных истинах», которыми руководствовался автор, – монархии и религии; о его желании изобразить «две или три тысячи видных фигур своего времени», создать эпическую историю, которой недоставало более ранним ступеням цивилизации. В предисловии перечисляются любимые идеи Бальзака; его часто используют как своего рода авторизованный глоссарий. Здесь, как предлагается считать читателям, находится ключ ко всему сооружению.

На самом деле Бальзак не особенно хотел писать предисловие. Когда социалистическое «Независимое обозрение» (Revue Indépendante), редактируемое Жорж Санд, поместило отрицательный отзыв на его произведение, он решил: Санд не откажется в виде извинения написать предисловие к собранию его сочинений947. Она была слишком занята, и Бальзак признал, что «простое прочтение всех моих произведений – задача непосильная»948. (Сейчас в «Человеческую комедию» входят семьдесят четыре романа и повести; иногда под одним заглавием объединяется несколько произведений.) В результате предисловие 1842 г. служит и заключительной речью, и манифестом Бальзака на тот период времени. По сравнению с «Человеческой комедией» предисловие заметно суше. Многие читатели пропускают его или читают после романов. Сам Бальзак сознавал опасность и беспокоился, что вымышленный мир уже перерос любые одежды, которые он для него создал: правда, он принимал участие в демократических выборах, но «не следует считать, будто существует хотя бы малейшее противоречие между моими поступками и моей философией». И еще: «Если кто-то попытается опровергнуть меня с помощью моих же доводов, то только потому, что он неправильно истолковал ироническое замечание или обратил против меня слова кого-то из моих персонажей».