— А сукно-то ладное, — прозвучало совсем рядом.

Голос грубый.

Некрасивый.

— И лоскутка найти не должны. Смотри, головой отвечаешь…

Его распяли на столе, захлестнули вокруг запястий ременные петли. Подтянули до хруста в суставах. Стол был жесткий, занозистый, и еще подумалось, что, лежащий на нем, он смешон и жалок.

Голый мужчина в принципе выглядит донельзя жалким.

А уж тут…

— Вы, верно, гадаете, за какой надобностью вас пригласили… — Стефания обмакнула полотенце и отерла лицо, избавившись и от пудры, и от румян. И лицо это преобразилось.

Черты острые, лисьи какие-то.

Неприятные.

Узковаты губы. Щеки плоски. Подбородок заострен. Шея длинна… а ожерелье не сняла, напротив, провела по нему пальчиками.

— Я была бы рада продолжить беседу в обстановке иной и, поверьте, была бы она чинна и нетороплива, однако, как выяснилось, у нас с вами не так много времени осталось.

Она присела рядом и потерла в пальцах прядь его волос.

Понюхала.

— Воск от Аскольди? Я тоже им пользуюсь. Хорош… люблю качественные вещи… но увы, мир меняется и хорошего в нем все меньше. Потому-то меня и печалит, когда исчезает еще что-то… или кто-то…

Она воткнула булавку в пятку.

Боль была далекой и ненастоящей.

— У тебя есть еще время подумать, — булавку она положила на столик, где, помимо булавки, виднелись ножи всяких размеров и форм самых удивительных. И столик подвинули, позволяя ему разглядеть, что не только ножи. Были и клещи.

И щипцы.

И еще что-то, чему он не подобрал названия. Главное, он вдруг осознал: ему не позволят выйти из этого подвала живым. А смерть… смерть его будет зависеть от того, заговорит ли он. А если заговорит, то что именно скажет.

— Й-а…

Ему удалось разлепить губы.

— Не торопись, — его мучительница похлопала по щеке. — Теперь у нас есть время. Не так много, как хотелось бы… это ж надо, привлечь внимание полиции. А ваш воевода… не хотелось бы с ним связываться, да… это повезло, что я туточки проездом, к вечеру вот поезд… а тут заказ… так что до вечеру управимся…

— Йа…

— Паралич скоро пройдет. Ждать уже недолго.

Она погладила Анджея по щеке.

— И мы поговорим… ты мне расскажешь все-все. И тогда смерть твоя будет легкой. А если нет, то… сам виноват.

Ее улыбка была холодна, как камни в ее ожерелье.

Неправильно!

Не так должно было быть!

Он… он ведь почти добился успеха… он почти сумел… он всю жизнь хотел одного — разбогатеть. Деньги — это свобода… у других они были, а он вынужден был зависеть от матушкиных подачек, потом — от прихотей Белялинского, который с ним скупился, позволяя своей женушке швырять золото направо и налево. Разве это преступление, желать денег?

— Итак, поговорим… — она подвинула стул ближе. — Зачем ты убил ту девочку?

— Я н-не…

Язык шевелился с трудом.

— Это не я…

— Упрямишься?

…нет.

…он ведь не дурак. Он совсем не дурак… и его единственный шанс выжить — убедить это чудовище в прекрасном обличье, что к смерти той дуры-купчихи он отношения не имеет. Он лишь… он лишь помог немного… не в смерти, нет…

— Я… мы… мы встретились, когда… Белялинский отправил меня в Познаньск… надо было документы на подпись отвезти… а этого дома не было… она открыла, — говорить, когда горло пересохло и стало мертвым мертво, что пустыня Хинай, тяжело. Но вряд ли ему позволят напиться. — Я сразу понял… понял, что она… одинока… я чувствую таких… неудачниц…

— Отчего ж? — в руке девки появился крохотный ножик, почти игрушечный, вот только клинок его треугольненький поблескивал вполне по-настоящему.

— Она… романтичный образ… шаль на плечах… волосы распущены… роман… и плакала. Я спросил, отчего… она ответила… и мы заговорили… мы проговорили недолго. Она документы забрала, а мне велела уходить. Она знала, что если меня увидит ее брат, то встретиться больше не позволят.

— А ты хотел?

— Да, — он облизал пересохшие губы и попросил. — Отпусти.

Лежать на столе было неудобно. И руки растянутые ныли, и ноги, и вовсе он ощущал себя противно-беззащитным.

— Мы условились о встрече… в парке… она выходила погулять… потом еще одна была… и мне понадобилось уехать… да. Она писала… я тоже… на почтовый адрес. До востребования. Милая игра.

— Игра, стало быть…

Нет, не игра, и она прекрасно понимает, а его наказывает за ложь легчайшим прикосновением к груди. Сначала Анджей не понимает, что случилось, но порез вдруг вспыхивает болью, а она, подняв нож, подносит его к самым глазам.

— Смотри, это твоя кровь. Люди как правило боятся крови, им неприятно думать, что и у них в жилах течет такая вот… — она позволила капле стечь, и Анджей закрыл глаза, не желая видеть, как его собственная кровь коснется его же щеки.

— Я… я подумал, что ей все равно, за кого выходить замуж… она призналась, что боится… он ей никогда бы не позволил… а ей надоело взаперти… у нее было все. Меха. Наряды. Украшения. А ей хотелось любви. Дура! — он взвизгнул от боли. — Я не виноват… я собирался жениться… и жили бы… я постарался бы даже стать хорошим мужем… я ведь не сволочь…

— Как сказать…

— Она… она придумала с побегом… сказала, иначе не позволит… а потом… поздно будет… она сама вышла… собрала вещи… ничего не взяла… она… сказала… сказала, что только так он поверит в любовь… а без любви… у него знакомые есть… легко… легко заставят развестись… надо, чтоб поверил.

Она не торопила.

Сидела.

Гладила клинок. Смотрела мечтательно, и в затуманенных кровью глазах ее Анджей прочел приговор. Он запнулся, но острие у глаза заставило замереть.

— Продолжай, — велели ему. — Ты же не хочешь лишиться глаза? Глаз вырезать не так-то сложно… он мерзкий, на самом деле, похож на яблоко… на ниточке яблоко…

— Мы встретились… я привез ее… я поселил в гостинице… свадьба… я собирался сразу, а она… ей платья захотелось. Чтобы свадебное… а потом… потом она встретила в салоне этого придурка Кругликова.

— Как интересно…

— Он предложил написать ее портрет. Он… он никогда не работал даром… и тут портрет… сказал, что влюбился… цветы… стихи… — обида все еще была горькой, и на мгновенье Анджей забыл даже о том, в каком виде изволит пребывать. — И она… она заявила мне, что ошибается… что она думала, будто у нас с ней чувство, а на самом деле она любит другого… как в романе. Эта идиотка только и говорила, что о своих романах!