Противопоставление «своих» и «чужих» как простейшая форма формирования национальной идентичности совершенно естественно и оправданно и эволюционно, и исторически. Эта оппозиция относится к наиболее архаичным пластам ментальных установок. Тесно связанным с ней является вопрос о самоидентификации отдельного человека, являющегося частью любой исторической общности. При этом границы между «своими» и «чужими» не являются раз и навсегда данными, непреодолимыми, поскольку также зависят от конкретных исторических условий.

Период Столетней войны и для Франции, и для Англии как раз и стал временем становления и укрепления национального самосознания, но этот процесс не был ни простым, ни однозначным.

Мы взяли небольшой временной отрезок с 1415 г. (год битвы при Азенкуре, 1420 г. – год заключения мира в Труа) по 1422 г. (год смерти королей Карла VI Валуа и Генриха VЛанкастера). Источниками для анализа послужили так называемые дневники. Это хорошо известный «Дневник Парижского горожанина» (‘Journal ďun bourgeois de Paris pendent la guerre de CentAns, 1405–1449’[541]) и записи секретарей journal ďun bourgeois de Paris 1405–1449. Texte original et integral présenté et commenté par Парижского Парламента Николя де Бая (1400–1417)[542] и Клемана де Фокамберга (1417–1435)[543], которые условно называют дневниками. Это был сложный период, когда в наиболее уязвимом положении оказался Париж – столица, жителями которой и были авторы всех трех дневников.

Среди множества факторов, оказывавших наиболее сильное влияние на формирование позиции людей в том, что касается отношения к «своим» и «чужим», можно выделить наиболее очевидные. При этом следует учитывать и то, что эти факторы могли быть более значимыми в одной ситуации и терять свою остроту в другой. Прежде всего, это факторы территориально-географический, конфессиональный, корпоративный, политический, этнокультурный, информационный.

При безусловной значимости всех вышеназванных факторов рассмотрим один из них – этнокультурный, под которым мы понимаем совокупность культурных (мифологических, религиозных, традиционных и т. д.) и языковых признаков, значимых в качестве проявления идентичности как для социальных групп, так и для отдельного человека уже в этот период.

Помимо проживания на одной территории люди идентифицируют себя с теми, кто говорит с ними на одном языке, и дистанцируются от тех, кто говорит на языке чужом. Язык как средство коммуникации в то же время является и выражением картины мира носителя языка. В этом смысле создание человеком текста, нарратива является проявлением социальных, этнокультурных черт личности.

Представляется обоснованным считать, что проявлением «языковой личности»[544] (его картины мира) в анализируемых текстах будет, прежде всего, то, что они написаны на французском языке. Более того, Клеман де Фокамберг указывает в отношении писем от короля Англии, написанным им после договора в Труа с требованием принести клятву о соблюдении этого договора, что французский язык, на котором эти письма были написаны, было трудно понять[545]. Возможно, Фокамберг хотел подчеркнуть, что даже король Англии, претендующий на то, чтобы считаться еще и королем Франции, не владеет языком завоееванной им страны, и тем самым высказал свое неприятие договора в Труа, хотя хорошо известно, что французский довольно долго использовался английской аристократией и был языком официальной документации. В этом замечании для нас важно то, что язык выступает фактором идентификации, возможностью разграничения тех, для кого французский язык является родным, и тех, для кого он – чужой.

Проведенный авторами недавно вышедшего «Словаря основных исторических понятий» анализ слов “natio”, “gens’, “populus”, “patria” применительно к проблеме формирования наций показал, что оба понятия – и natio, и patria – имеют тонкие различия: «… если nation (у каждого своя, личная) связывалась с географическим происхождением, то тогда это понятие перекликалось с patria. Под ним часто, но не всегда подразумевался родной город человека со всей округой (civitas)»[546]. Постепенно (уже в V в.) наряду с малой patria – местом рождения, «родиной», появилась и обрела приоритет большая patria – «отечество»[547], т. е. страна, в которой человек родился. Далее авторы пишут: «Рождение и родина, равно как и сохранившийся античный мотив смерти за отчизну, на все последующие века срослись с понятием «нация», которое сильнее всех прочих выражало групповую солидарность и отличие от своих и чужих»[548]. В Средние века во Франции, считает Колетт Бон, французы, nation France, представлялись чистокровными по происхождению (ипе race риге), а других, чье происхождение было смешанным (“сеих qui navaient que ďorigine melees et bátardes, comme les Anglais ou les Bourguignons”), т. e. англичан или бургиньонов, высмеивали[549].

Национальный язык в процессе формирования нации играет не последнюю роль. Языковой признак был положен в основу образования университетских «наций», хотя и не во всех университетах соблюдался строго. В XIV–XV вв. natio связывали уже не с местом рождения, а с языком. Люди, у которых был общий язык (или хотя бы языки, принадлежавшие к одной и той же семье), ощущали свое единство не на родине, а на чужбине. Язык становился первостепенным отличительным признаком[550].