Всюду, куда бы ни направился Мэйдзи, его встречали национальные флаги и белые бумажные фонарики с изображением красного солнца. Символы государства становились атрибутами религиозного действа. Повсюду можно было увидеть и императорский герб – изображение 16-лепестковой хризантемы.

Однако теперь время «кочующего императора» уходило в прошлое – более «нормальной» ситуацией для японской «оседлой» модели управления следует признать постоянное нахождение монарха в сакральном центре – дворце, куда являются его подданные и гости со всего света. Движение должно было приобрести другой вектор – из центробежного превратиться в центростремительное.

Дворец Акасака официально именовался «временным», он был слишком скромен для правителя страны, которая провозглашала себя «великой Японией». Мэйдзи прожил в нем уже 10 лет.

Официально называемой причиной отсрочки строительства нового дворца было традиционное для идеального конфуцианского правителя нежелание возлагать на плечи трудового люда дополнительное бремя. Однако дело не только в этом. В первые полтора десятилетия реформ политтехнологи делали ставку на создание имиджа подвижного, мобильного и вездесущего правителя европейского типа. Теперь стала ощущаться недостаточность такой трактовки. Облику Мэйдзи следовало придать несколько больше статуарности, неподвижности, тяжести, веса. Этой-то задаче и должен был отвечать новый дворец.

12 февраля заместитель отдела строительства императорского дворца Сисидо Тамаки подал докладную записку, в которой, в частности, говорилось: «Назначение императорского дворца отнюдь не ограничивается тем, что он является вместилищем священного тела императора. Дворец – это место, предназначенное для великих дел по управлению страной, люди – как здесь, так и за границей – должны взирать на него с чувством почтения и восхищения. Это место, где отправляются ритуалы для [процветания] Поднебесной. В последние годы к нам приезжает все больше королевских особ и благородных людей из Европы и Америки, с каждым днем отношения становятся все более тесными. Дела в этом мире зависят от ритуала. Если говорить об управлении страной, то уже прошло то время, когда император мог править Поднебесной из крытой соломой хижины, в которую ведут земляные ступени»[166].

Фукудзава Юкити поддержал идею возведения впечатляющего сооружения. Он полагал, что славившиеся своей скромностью мифические правители Китая Яо и Шунь, а также японский император Нинтоку жили в нецивилизованные времена. Теперь же, во времена прогресса и цивилизации, Японии требуется такой дворец, за который не было бы стыдно перед иноземцами.

Среди политической элиты господствовали похожие настроения – с ростом имперского самосознания стране требовалась и соответствующая ему столица, в сердце которой находился бы великолепный дворец. При этом все обращали внимание, что во всех «настоящих» державах (будь то монархии или республики) такие архитектурные символы уже имелись. Было решено, что дворец будет построен ко времени провозглашения конституции.

Пока обсуждались планы по возведению нового дворца, полным ходом шло строительство Дома приемов, задуманного как витрина новой Японии.

Министр иностранных дел Иноуэ Каору в своей докладной записке писал: «Как мы можем воздействовать на умы нашего 38-миллионного народа, чтобы он проникся духом смелости, научился независимости и самоуправлению? По моему мнению, единственным средством для достижения этих целей может быть только общение с европейцами, чтобы люди на собственном опыте убедились в своей неуклюжести, осознали свои недостатки, впитали в себя западную одержимость… Полагаю, что для этого необходимо обеспечить свободное общение между японцами и иностранцами. Только так может наша империя встать вровень с западными странами. Только так сможет наша империя стать независимой, процветающей и сильной».

Идея Иноуэ Каору о свободном общении между японцами и иностранцами приняла форму конкретного архитектурного проекта. В этом году английский архитектор Д. Кондер (1852–1920) завершил строительство двухэтажного каменного здания Рокумэйкан – Павильон Кричащего Оленя. Название Дома приемов было призвано вызвать ассоциации со стихотворением из «Книги песен» – классики китайской поэзии. В нем рассказывается, как вином, изысканными кушаньями и музыкой привечают гостей из дальних стран, а гости повествуют в ответ о своих землях. Здание Рокумэйкан располагалось в районе Хибия (неподалеку от императорского дворца), на месте склада оружия, принадлежавшего когда-то княжеству Сацума. С помощью этого оружия сацумцы когда-то рассчитывали изгнать иностранцев. Теперь здание Рокумэйкан стало одним из главных символов открытости Японии.

Иноуэ Каору

Д. Кондер

Рокумэйкан

Открытие Рокумэйкан состоялось 28 ноября. До этого времени спонсируемые правительством светские мероприятия устраивались в помещениях Энрёкан. Здание отнюдь нельзя было назвать соответствующим нынешним имперским потребностям. Оно было построено еще сёгунатом в качестве военно-морской школы.

За исключением сада с прудом и традиционными каменными фонарями, ничто в архитектуре эклектичного (космополитичного?) здания Рокумэйкан не напоминало о том, что вы находитесь в Японии. Моряк и писатель Пьер Лоти (1850–1923), создатель французского «колониального романа» и автор нашумевшего произведения из японской жизни «Госпожа Хризантема», жестоко сравнивал это здание с второразрядным французским казино. Однако для японской элиты и главного вдохновителя проекта Иноуэ Каору здание Рокумэйкан служило подтверждением того, что Япония стоит на одной ступени с Западом. В строительство были вложены огромные по тогдашним понятиям деньги – 180 тысяч иен (здание МИДа обошлось в 40 тысяч).

Всего пару десятилетий назад лозунгом Японии было изгнание иностранных варваров. Теперь же сотни иностранных гостей регулярно являлись в Рокумэйкан, и японская правящая элита не боялась, что они оскверняют священную землю страны богов. В двухэтажном кирпичном здании размещались бальный зал, библиотека, ресторан с поваром-французом, там музицировали, играли в бильярд. Светская жизнь кипела, в Рокумэйкан устраивали концерты, благотворительные базары и балы, на которых танцевали вальс, мазурку, польку, кадриль. Французские и немецкие музыканты наигрывали мелодии из последних европейских оперетт.

Всего пару десятилетий назад, в 1860 году, когда японская миссия посетила Америку, танцы произвели на делегацию чудовищное впечатление. Но сейчас все высшее общество посещало балы и танцклассы, можно было увидеть, как военный министр кружится в паре вместе с губернатором Токио (на балах, устраиваемых в Рокумэйкан, количество мужчин обычно превышало количество женщин). Правда, в отличие от европейских балов высшей знати, сам император Мэйдзи никогда не танцевал. Танцевать могли только перед ним – потому что танец в присутствии императора традиционно считался изъявлением покорности.