Она, рабыня его желания, стонала и обнимала его.

Но и он был её рабом.

Очарованный, изумленный, юноша был беспомощен перед своей возлюбленной, перед таинственной смуглостью её кожи, перед черной гривой её длинных волос. Он любил в ней все — гладкие, крепкие руки и ноги, плавную линию живота, маленькие упругие груди… Ему нравился её запах, её прикосновения. Его пальцы бродили по её телу, любовно исследуя каждую выпуклость, каждую ложбинку, их губы встречались, их языки сплетались, словно змеи. Желание вновь и вновь просыпалось в Джеме и требовало выхода. В мире не существовало ничего, кроме них двоих, да и не могло существовать. Казалось, время остановилось, вся остальная жизнь прекратилась, не было ничего реального, кроме их радостной любви, их страсти друг к другу. Он любил ее, он ничего больше не хотел — только быть с ней, только ощущать этот жар, это тепло.

Снова и снова.

С ней.

Навсегда.

Умбекка довольно вздохнула.

Глядя в зеркало при свете послеполуденного солнца, она видела перед собой легкую, воздушную фигуру в платье из бледно-голубого муслина. Ткань была не однотонная, на ней пестрели мелкие цветочки. Тонкие серебристые нити, которыми был расшит лиф платья, таинственно мерцали. Юбка ниспадала свободными волнами и была так легка, что для её описания напрашивалось слово «невесомая». Именно так отозвался о платье Умбекки капеллан, а капеллан о подобных вещах судил безошибочно.

Как и обо всем прочем.

Эффект воздушности усиливался за счет отделки, выполненной из тончайших варбийских кружев. Для сезона Терона наряда лучше не придумаешь! Умбекка повертелась перед зеркалом.

На этот раз она обошлась без помощи Нирри. Платье было прислано из Агондона по заказу капеллана. Одно из многих нарядов, преподнесенных Умбекке капелланом. Чего теперь у нее только не было — и бальные платья, и вечерние, и утренние… он был так добр. Так участлив. Так предусмотрителен. Умбекка просто обожала получать чудесные свертки, перевязанные ленточками. Обожала хруст бумаги, благоухание ткани. Она восклицала: «О капеллан!» Порой она даже вскрикивала более фамильярно: «Эй, ну что вы!»

Теперь она целыми днями наряжалась.

В дверь кто-то тихо, робко постучал — так же тихо и воздушно, как прозвучал этот стук, так было тихо синее небо за открытым окном. Стук был столь же невесом, как волшебное создание в зеркале. Негромко щебетали птицы.

— Девчонка, ты? — бросила через плечо Умбекка. Нирри явилась как бы ниоткуда.

— Как тебе кажется, у меня нос не блестит?

— Ну, разве что совсем немножко, мэм.

Нирри подала хозяйке пудреницу, затем подала помаду. Умбекка не слишком-то умела пользоваться косметикой. На самом деле, она честно призналась капеллану, что для нее нет более отвратительного зрелища, чем вульгарно накрашенные женщины, и добавила, что при виде жуткой бабы из «Ленивого тигра» любая порядочная женщина должна содрогнуться. Капеллан с Умбеккой живо согласился, однако заметил, что и порядочная женщина — тоже женщина, а ни одна женщина не должна пренебрегать тем, что ей положено делать именно потому, что она рождена женщиной. Умбекка улыбнулась. Она поняла, что, говоря о мире, капеллан говорит не о мире вообще, а о мире высшего света, то есть об агондонском обществе.

Нет, даже не так: он говорил о придворных кругах.

Умбекка в последний раз с обожанием посмотрела на свое отражение. Как же она похудела! Какая у нее теперь была чудесная фигура! Она говорила себе: это не фигура женщины в летах — нет, это фигура женщины в самом соку, в расцвете лет.

Да.

И это ей тоже говорил капеллан.

Умбекка поплыла — о, разумеется, воздушно — к двери, где ее, застыв в почтительном поклоне, ожидал красивый молодой синемундирник-часовой. Умбекка одарила его загадочной улыбкой, которую теперь подолгу репетировала у зеркала.

О, как переменилась жизнь Умбекки! Порой она отсчитывала начало новой жизни со дня прихода в Ирион синемундирников, порой — со дня бала, порой — с первого чаепития в Стеклянной комнате. Она знала лишь одно: она счастлива и счастье её с каждым днем росло и расцветало. В её личное распоряжение была предоставлена карета, и она каждый день отправлялась на ней в Дом проповедника, где пила чай с командором.

И с капелланом, разумеется.

Правду сказать, поначалу Умбекку немного разочаровывала одна из особенностей этих чаепитий. Даже теперь она признавалась себе в том, что даже радовалась, когда командор по каким-либо обстоятельствам отсутствовал и она оставалась наедине с капелланом, и тогда они могли поболтать о том, каким ситцем сейчас можно обивать мебель, о том, какие чудные тиралосские ковры у леди Т., или о том, какой великолепный маскарад состоялся у леди С. в парке Оллон. Капеллан утверждал, что об этом маскараде сплетничают в Агондоне до сих пор.

Однако при всем том Умбекка теперь не нервничала и не тревожилась, когда читала вслух отрывки их романов Руанны. После первого чаепития капеллан посоветовал ей начать с самого первого томика Агондонского издания и прочесть все романы от корки до корки. Так и получилось, что чтение они начали с «Первого бала Бекки». Этот роман был прочитан за чаем вслух в течение целой луны. Ближе к окончанию романа Умбекка, уже не стесняясь, хохотала или всхлипывала, читая о похождениях своей тезки. День за днем хорошенькая юная Бекка «пробовала воду» высшего света, порой шла ко дну, но, в конце концов, обретала тихую гавань в объятиях лорда Эльгрова. Мало-помалу Умбекка начинала чувствовать, что сердце её тает. Вероятно, она начинала осознавать, что на самом деле Руанна вовсе не презирала ее, что она всегда была добра к ней. Наверное, она — пускай смутно — начинала догадываться о том, что даже названием своего первого романа сестра хотела сделать ей маленький подарок. Ведь, в конце концов, разве Бекка не мечтала добиться в жизни того же самого, о чем всю жизнь грезила Умбекка? На страницах романа Руанна исполняла все мечты сестры, лишала её всяческих разочарований реальной жизни. И разве вымышленная Бекка не была во многом похожа на Умбекку настоящую? И героиня романа, и сестра писательницы были искренне набожными женщинами. Обе были натурами утонченными. Умбекка стала читать роман более живо, голос Бекки стал её собственным голосом.

— Она так похожа на вас, — как-то раз сказал командор, неожиданно взяв Умбекку за руку. Она только что прочла трогательнейший отрывок, описывающий то, как лорд Эльгров открыл Бекке свое сердце, а бедняжка Бекка была охвачена головокружительным порывом чувств. Героине казалось, что весь мир настроен против нее. А теперь самый прекрасный мужчина, которого она когда-либо встречала, говорил ей, что любит ее.

Много лет назад над этим отрывком рыдала вся Эджландия, теперь же слезы были на глазах Умбекки. От нее не укрылось и то, что командор тоже прослезился. Он склонил седую голову, поцеловал руку Умбекки, а та устремила взор на капеллана. Капеллан улыбался. Они обменялись долгим, понимающим взглядом. «Какое очаровательное зрелище», — подумала тогда Умбекка. Как это мило, что двое набожных, добродетельных молодых людей, соединенные любовью к богу Агонису, могут доставить простую радость человеку благодарному и пожилому! Ну, совсем как в романе Руанны «Тернистый путь к брачному ложу», если вспомнить ухаживание полковника Фоннеля за Меролиной…