– Я не знаю, где находятся Дуакроны сейчас. Не имею также понятия, как они выглядят и где имеют обыкновение появляться… Но стоит мне отдать приказ, как мои люди займутся сбором сведений. Это и есть твоя просьба, Хитрец?.. И ты, конечно, понимаешь, что наемникам нужно платить деньги? Большие деньги. Десятки тысяч лир.

– Да, – только и ответил Фойерен.

– Но даже наличность не сможет гарантировать их преданность. Ведь всегда найдется тот, кто предложит больше, верно?

Месье Алентанс выпрямился, будто школяр у классной доски, и с почтением кивнул. Он рисковал, а Йерлинго напоминал ему об этом. Ни один цессит не будет верен тому человеку, коего знает полчаса. Однако на гордое одиночество у Фойерена совсем не было времени: поисковая система целого Одельтера наверняка работает лучше, чем Хитрец, привыкший полагаться только на себя.

Металлический паук на стене вновь пошевелился: дернул огнестрельной хелицерой. Я невольно вздрогнула, а курьер, также заметивший движение птицееда, подумал: «Изумительно! Орден Паука, очередная братия с неповторимым пониманием мирового порядка. Уж лучше бы к освобожденцам примкнули, ей-богу». Надо заметить, что по возвращении из особняка Савиенны Нолетт-Бессонти Фойерен взялся читать о «Пауках» книгу. Но даже после знакомства со слезливой историей образования ордена их знаменитый механический символ не вызывал у Фойерена чувств, кроме, пожалуй, снедающей тоски.

– От вашего дела должна быть выгода и мне, – продолжал тем временем Гудьир, – при этом значительная. Сможешь ли ты, Хитрец, прямо сейчас убедить меня ввязаться в это дело?

– Конечно, – кивнул Фойерен. – Ты заберешь себе все, каким бы оно ни было, цесситское имущество Дуакронов и получишь пятнадцать тысяч лир сверху.

Присутствуй здесь Чьерцем Васбегард, он мигом побледнел бы и стал вопрошать срывающимся голосом, в порядке у Хитреца рассудок. Но сейчас одельтерский чародей вместе с Кадваном был слишком занят: он делал вид, что изучает утренние газеты в парке, на который выходили окна Оружейного дома «Гудьир», – и при опасности мог в любую секунду забросить в окно кабинета Йерлинго разрушительную магию.

– А ты прав, Хитрец, – пытливо разглядывая курьера, вновь усмехнулся оружейник. – Единовременно заполучить Дуакронов и их деньги – слишком большая удача для одного человека.

Бьюсь об заклад, всех компаньонов Хитреца мансурский синьор Гудьир не видел полноценными участниками дела – максимум забавным довеском к месье Алентансу.

Впрочем, Фойерен и сам в подобных размышлениях ушел недалеко от Йерлинго. Самым полезным из нас он считал Чьерцема Васбегарда. И пусть Хитрец не жаловал чародея, он все же полагал, что магия служит хорошим подспорьем для определенного сорта дел.

Впрочем, решать задачи месье Алентанс предпочитал без колдовского вмешательства: дескать, уж больно заметный оно оставляло след. Второй причиной, побудившей Фойерена терпеть претенциозную компанию чародея, была способность одельтерца соединять два логичных утверждения и рождать из них заключение нелогичное, но весьма оригинальное и заманчивое. «Васбегард способен на обман, – говорил Хитрец. – А что есть обман? Лишь нестандартное поведение в стандартной ситуации. Человек попадается в сети мошенников лишь потому, что действует стереотипно. В то время как дельцы находят весьма интересные пути. Не всегда во благо, но всегда изощренно». Васбегард не был мошенником, но он мыслил нестандартно, как и Хитрец, а потому месье Алентанс его и ценил.

– Я согласен, – сказал наконец оружейник. – Будут вам сведения.

Механический паук за спиной Гудьира дернулся еще раз, и в тот же миг я запретила себе так нескромно разглядывать интерьер. Ведь интерьер, похоже, и сам не желал, чтобы его рассматривали.

– Когда нам повторить визит, – аккуратно осведомился Фойерен, – чтобы получить то, о чем мы условились?

– О, не стоит! – воскликнул Гудьир. – Я пришлю вам письмо. Скажите лучше, по какому адресу его направить.

– На почту в квартале Грандо-Салерто, – со всей вежливостью ответил Хитрец: он знал, что с такой персоной, как этот синьор, обращаются уважительно и никак иначе.

На прощание Йерлинго Гудьир, высокий, будто мансурский минарет среди других зданий, неожиданно поднялся с места и галантно поцеловал мою руку. Это был некоронованный государь преступного мира Империи Цесс – пусть даже никто и не прокричал ему «Виват!»

* * *

Через пять дней, 16 января 890 года, на почте самого богатого квартала Каполь-кон-Пассьонэ уже лежало долгожданное письмо, адресованное синьорине Келаи Васбегард. Выдавать в руки Хитрецу его отказались, и поэтому курьеру пришлось возвращаться на станцию вместе со мной. Уплатив почтовый сбор – порто – из своего кармана, Фойерен выхватил штемпельный конверт из рук служащего и, не позволяя мне рассмотреть даже надписи, запрятал его в своей одежде. Всю обратную дорогу письмо пролежало во внутреннем кармане зимнего пальто-питершем[77], но, когда мы переступили порог съемной квартиры, Фойерен немедленно достал его.

Непримечательная бумага, дешевая марка франкоболло, простые чернила, кривоватые буквы имени адресата, выведенные, очевидно, без всякого старания, – и секрет государственной важности, сокрытый в непрочитанных еще строчках. Такое письмо стоило человеческой жизни – если не больше. Весточка, из-за которой можно было лишиться головы, – и из чего она состояла? Лишь из таких же небрежно нацарапанных на бумаге слов, которые Хитрец, убедившись, что нас никто не подслушивает, озвучил в своей каморке: