Когда горячка прошла, он закутался в пуховое одеяло, пришел в кухню и сел на стул. Харлан – так звали рыбака – налил каждому по стакану чистейшего спирта с привкусом ржаного хлеба. Внук Харлана сидел за столом возле печки и делал уроки. Харлан – норвежец, но родился в Штатах. С малых лет он рыбачил вместе с отцом, добывал омаров для шикарных заведений вроде “Ректорз”, “Кафе Мартин” или “Шенлиз”. Рыбаки развлекали друг друга сплетнями о непомерных аппетитах Бриллиантового Джима Брейди[44] и Лилиан Расселл[45]: однажды вечером они вдвоем умяли четырнадцать омаров, и даме даже пришлось расстегнуть корсет. Эдди слушал, готовясь поведать свою историю: Как я упал с корабля в море, но вопроса о том, каким образом он оказался в гавани, так никто и не задал. Он знал почему. Когда вникаешь в чужую беду, она становится и твоей бедой, а Харлану и без того приходилось не сладко, он еле сводил концы с концами. Чтобы прокормить семью, он рыбачил, а улов отдавал соседям в обмен на яйца, яблоки и молоко.

С каждым днем Эдди все острее ощущал давление своей прежней жизни. Его одолевала слабость, он не представлял себе, что теперь ждет его и его семью. Им придется бежать из Нью-Йорка, но куда? В Миннесоту, к жениной родне, которая его презирает? В тот заляпанный грязью и навозом край, где вечно ревет скотина, а до моря – сотни миль?! Он там погибнет. Может, податься куда-нибудь еще, где их никто не знает? Эдди ловил себя на том, что цепляется за свое нездоровье: сначала надо окрепнуть; он охотно закрывал глаза и старался уснуть.

Но Харлан его раскусил.

– Ты здоров, – твердо сказал он. – Завтра скажешь, куда тебя отвезти.

Едва взошло солнце, он на лодке переправил Эдди в Вестсайдский порт. Там как раз прошло карантин бразильское грузовое судно; в ожидании работы с утра на пирсе собрались сотни людей, они чесались, курили, блевали в реку. Данеллена уже не было на свете, и Эдди не знал, кто теперь занимается наймом. Шел сентябрь 1937 года.

Надвинув на глаза кепку и сунув руки в карманы чересчур свободных штанов – их скрепя сердце выдал ему Харлан, – Эдди держался позади толпы. “Морская корова” терлась пор-жавелым корпусом о пирс, точно запаршивевшая дворняга о дерево. Типичное трамповое судно, без определенного курса или места назначения, “Корова” лениво, нехотя разгружалась: из трюма поднимали дыни, каучук и кокосы. Судно напоминало самодовольную старую шлюху, которая уверена, что клиент никуда не денется. Когда с разгрузкой было покончено, Эдди поднялся на борт; на его глазах из года в год так поступали бесчисленные преступники, наркоманы всех мастей, и он всякий раз удивлялся: до какого же отчаяния должен дойти человек, чтобы решиться на подобный шаг. Процедура найма ничего хорошего не сулила – договоры подписывать не надо, должность – помощник кочегара, низшая в машинном отделении. Но спускаясь по осклизлым трапам в пышущее жаром нутро корабля, Эдди радовался: ему повезло. Вот до чего он боялся возвращаться домой.

После того как караван судов рассеялся в океане, прошло три дня; дни эти были полны тревоги: в небе ни облачка, на море штиль, ночью и днем кораблям приходилось то и дело менять курс, и раздражение капитана передавалось всей команде; к счастью, барометр наконец стал падать. Радист Спаркс распечатал прогноз погоды и принес его капитану Киттреджу. Ожидался серьезный шторм. Из рулевой рубки донесся радостный вопль капитана, его услышали все, даже Эдди в машинном отделении.

Будто по сигналу боевой тревоги, все небо заволокло тучами, подул сильный бриз. Посоветовавшись с первым помощником, капитан решил отказаться от частой смены курса, хотя шторм ожидался лишь на рассвете следующего дня.

– Даже если на море будет штиль, сэр? – уточнил помощник.

– Именно по этой причине, – ответил Киттредж. – Ненастье снова вынудит нас снизить скорость; а тут есть шанс наверстать упущенное время.

Пока Эдди нес в кочегарке вечернюю вахту с восьми до полуночи, “Элизабет Симэн” сотворила очередное чудо и понеслась со скоростью двенадцати узлов в час. Барометр продолжал падать, все двери были наглухо задраены и заложены на засов, чтобы случайный вал не затопил среднюю надстройку. В полночь пришла смена: на вахту заступили Фармингдейл и курсант мореходки Роджер; благодаря усилиям Эдди и первого помощника курсант теперь регулярно нес вахту со вторым помощником: два помощника капитана, первый и третий, не доверяли Фармингдейлу.

Когда Эдди уже собрался лечь, началась серьезная качка. Он решил в последний раз проверить, все ли у Роджера в порядке: когда “Элизабет Симэн” шла через Ревущие сороковые, парень не на шутку испугался и вдобавок мучился морской болезнью.

– Я знаю, сильная качка тебе не по нутру, – сказал Эдди. – Но запомни: подлодкам она тоже не по нутру.

– А я уже не такой слабак, – чуть стесняясь, но с гордостью проговорил Роджер. – Как вы и предсказывали, теперь я даже в шторм держусь на ногах.

Эдди и сам заметил разницу: от неуклюжей неровной походки не осталось и следа; теперь Роджер казался выше, чем прежде, а может, и на самом деле подрос за это плавание. Эдди встал рядом с курсантом и оглядел небо. Крепчавший ветер разметал слоистые облака, а на их место гнал высоченные кучевые груды. Сквозь них периодически проглядывал лунный серп, будто передавал что-то азбукой Морзе. Эдди перешел на левую сторону мостика – там стоял Фармингдейл – и сразу почуял, что второй помощник напрягся. Ему было явно не по себе, а тут еще эта назойливая четвертушка луны… Немудрено, что и Эдди почувствовал тревогу. Фармингдейл уставился в морскую даль, но поди пойми, что он там видит, да и видит ли вообще. Бинокль болтался у него на шее.

– Разрешите воспользоваться вашим биноклем, второй помощник.

Фармингдейл протянул бинокль. Эдди взбежал на штурманский мостик и, прижав бинокль к глазам, пошел вокруг дымовых труб. Месяц скрылся за тучами, и на пологих океанских валах почти исчезли блики света. В двух румбах в сторону кормы по левому траверзу над водой возник длинный прямоугольник. Эдди заморгал, опустил бинокль, потом снова поднес к глазам. Прямоугольник по-прежнему торчал над водой; таких прямых линий в природе не бывает. Значит, это боевая рубка, поднявшаяся над подлодкой; тень сомнения еще шевелилась в душе, но Эдди уже проорал вниз, Роджеру:

– Капитана сюда! Срочно! Даю сигнал боевой тревоги.

Капитан Киттредж мгновенно взлетел на мостик, отодвинул локтем Фармингдейла, поднес к глазам бинокль и рявкнул стоявшему у штурвала Реду:

– Право руля!

Затем последовала команда в машинное отделение, ее принял Эдди, стоявший у телеграфного аппарата:

– Полный вперед. Максимум оборотов!