Пользуясь любезностью курфюрста, их высочества беззастенчиво злоупотребляли его щедростью и всячески испытывали терпение гостеприимного хозяина. Все три принца приехали в Саксонию в сопровождении любовниц, а граф Прованский прихватил и жену. Придворные, блиставшие изысканными туалетами, пустились, по версальской моде, в разврат и интриги.

Хотя Месье со своим братом графом д’Артуа представляли королевское правительство в изгнании, они не признавали подписанную королем конституцию и выступали поборниками всех старинных привилегий, отмена которых была, по существу, единственной настоящей целью революционеров.

Конде, единственный из принцев обладавший воинским талантом – и его талант и репутация были незаурядны, – обосновался в Вормсе и организовал там боеспособное войско из двадцати пяти тысяч французов, готовых встать под его знамя во имя Трона и Алтаря.

К этим-то людям и съезжались в Кобленц придворные, вводя гостеприимного хозяина Шенборнлуста в непомерные расходы. Дворяне с женами и домочадцами расселились в городе, сняв квартиры по средствам. Поначалу денег было сравнительно много, и эмигранты тратили их с расточительностью людей, не знавших заботы о завтрашнем дне. Они ждали возвращения лучших времен, проводя досуг в привычной праздности и развлечениях. Они превратили боннскую дорогу в подобие бульвара Кур-ла-Рен;[174]они катались верхом, прогуливались, сплетничали, устраивали балы, играли в карты, пускались в амурные приключения и плели интриги. Они даже, вопреки эдиктам курфюрста, затевали дуэли. Не было такого скандального происшествия, в котором они не приняли бы участия. Отступления от принятых в Кобленце норм поведения, которые позволяла себе приезжая публика, становились все более вопиющими, и старому добряку-курфюрсту пришлось обратиться к царственным племянникам с жалобой на то, что непристойное поведение, оскорбительные манеры, развратные привычки и отсутствие религиозных чувств у французского дворянства оказывают тлетворное влияние на его подданных. Старик осмелился даже напомнить принцам о том, что личный пример куда действеннее наставлений и прежде всего следует наводить порядок в собственном доме.

Столкнувшись со столь ограниченным и провинциальным взглядом на вещи, племянники вскинули брови, переглянулись и заверили старика в том, что самую упорядоченную жизнь современный принц ведет как раз тогда, когда обзаводится maîtress-en-titre.[175]Мягкосердечный, снисходительный архиепископ не был убежден в этом, но решил не настаивать на своем, чтобы лишний раз не расстраивать бедных изгнанников.

Господин де Керкадью и его спутники въехали в Кобленц в полдень 18 августа. Приведя себя в порядок, насколько это было возможно без смены платья, и пообедав, они вновь заняли места в заляпанной грязью карете и отправились в замок, расположенный в миле от города.

Поскольку они прибыли прямо из Парижа, откуда за последние десять дней не поступало никаких новостей, то сразу получили аудиенцию у их высочеств. Посетителей проводили по широкой лестнице, охраняемой офицерами в великолепных шитых золотом мундирах, потом по просторной галерее, где прохаживались придворные, исполненные изящества, оживленно беседовавшие и поминутно разражавшиеся смехом, словно в Œil de Bœuf Версаля былых времен, и подвели к залу приемов. Сопровождающий отправился доложить о гостях.

Даже теперь, когда бо́льшая часть французов выступила с армией в поход, в зале толпилось множество придворных. Принцы настаивали на сохранении своей чрезмерно пышной свиты. Благоразумная трата средств, взятых взаймы, была не для них. Так или иначе, они все еще верили, что вспышка непокорности среди французской черни – это лишь следствие неосторожного обращения с огнем. Герцог Брауншвейгский, выступивший в поход, погасит ее в самое ближайшее время. Пожар и не возник бы, будь король более энергичным и не таким мягкотелым. В глубине души эмигранты уже предали своего монарха. Они хранили верность лишь собственным интересам и собственной власти, которая через неделю-другую будет восстановлена. Герцогский манифест предрек канальям, что их ожидает, как огненные письмена – сатрапу Вавилона.[176]

Ожидая приглашения, наши путешественники стояли поодаль от праздной толпы: худощавый, стройный Андре-Луи, с темными незавитыми волосами, собранными в косицу, в оливково-зеленом верховом костюме, со шпагой на боку и в высоких сапогах; немолодой и коренастый господин де Керкадью в черном с серебром одеянии, державшийся немного скованно, словно отшельник, чурающийся людных сборищ; высокая, невозмутимая госпожа де Плугастель в элегантном платье, которое подчеркивало ее неувядающую красоту, обратившая свои прекрасные грустные глаза на сына и, кажется, не замечавшая ничего вокруг; и наконец, грациозная, очаровательно-невинная в парчовом розовом наряде Алина де Керкадью, чьи золотистые волосы были уложены в высокую прическу, а синие глаза робко рассматривали обстановку.

Они не привлекали ничьего внимания до той поры, покуда из приемной залы, salon d’honneur,[177]не вышел некий благородный господин, который быстрым шагом направился к ним. Спешка, однако, не препятствовала этому далеко не молодому, склонному к полноте придворному двигаться с величавостью, которая выдавала его высокое мнение о собственной персоне, достойной своего блестящего, в прямом и в переносном смысле, одеяния.

Не успел он подойти, как Андре-Луи уже осенила догадка относительно этой блистательной особы. Господин церемонно склонился над ручкой госпожи де Плугастель и ровным, лишенным каких-либо эмоций тоном сообщил, что он счастлив лицезреть ее живой и невредимой.

– Полагаю, вы на меня не в претензии, сударыня, поскольку задержались в Париже по собственной воле. Для нас обоих, вероятно, было бы лучше, если бы вы поторопились с отъездом и приехали раньше. А сейчас, пожалуй, можно было и не утруждать себя дорогой, ибо в самом скором времени я сам вернулся бы к вам в свите его высочества. Тем не менее я рад вас видеть. Надеюсь, вы здоровы и путешествие было не слишком утомительным.

В таких вот напыщенных выражениях приветствовал граф де Плугастель свою супругу. Не дав ей времени ответить, он полуобернулся к ее спутнику.

– Мой дорогой Гаврийяк! Неизменно заботливый кузен и преданный кавалер!

Андре-Луи почудилась насмешка в прищуренных глазах графа, пожимавшего руку Керкадью. Молодой человек окинул неприязненным взглядом надменную фигуру с крупной головой на непропорционально короткой толстой шее, увидел бурбоновский вислый нос и мысленно заключил, что массивный подбородок в сочетании с вялой линией губ говорит скорее об упрямстве, чем о твердости характера.