Рано утром того дня Чиршки позвонил мне из помещения ведомства вице-канцлера и попросил как можно скорее туда приехать. Перед рассветом какой-то аноним звонил ему домой и старался выяснить, где он сам теперь находится. Это показалось ему подозрительным, и он немедленно соединился с Бозе, чтобы узнать новости, но у того никакой информации не было. Я приехал в канцелярию в девять часов утра и узнал, что адъютант Геринга Боденшатц уже звонил несколько раз и просил, чтобы я немедленно приехал к его шефу. По-прежнему не имея никакого представления о происходящем, я поспешил к нему в дом, находившийся в саду министерства воздушного транспорта, и помню свое изумление при виде всего района, переполненного эсэсовскими охранниками, вооруженными пулеметами.

Геринг находился в своем кабинете вместе с Гиммлером. Он сообщил мне, что Гитлер должен был вылететь в Мюнхен для подавления возглавляемого Ремом мятежа, а ему самому были даны права для расправы с повстанцами в столице. Я немедленно заявил протест, указав, что такая власть может быть предоставлена только мне, как заместителю канцлера. Геринг не захотел об этом и слышать и прямо отказался уступить мне свои полномочия. Имея под своим началом полицию и части военно-воздушных сил, он определенно находится в более выгодном положении. Тогда я сказал, что совершенно необходимо известить о происходящем президента, объявить чрезвычайное положение и призвать для восстановления законности и порядка рейхсвер. Геринг и с этим не согласился. Нет никакой нужды беспокоить Гинденбурга, сказал он, поскольку с помощью СС он полностью контролирует ситуацию.

Чиршки, ожидавший в это время в приемной, рассказал мне потом, что, пока я был у Геринга, из кабинета выходил Гиммлер и очень тихо поговорил с кем-то по телефону. Чиршки смог разобрать только одну фразу: «Теперь можете начинать». Очевидно, это был приказ о налете на бюро вице-канцлера.

Наш разговор становился все более напряженным, и Геринг оборвал его, заявив, что моя безопасность требует, чтобы я возвратился к себе домой и не выходил оттуда без его ведома. Я ответил, что вполне могу и сам отвечать за собственную безопасность и не намерен подчиняться требованию, которое равносильно аресту. Пока длился наш разговор, Гиммлер продолжал передавать Герингу какие-то листки. В тот момент я не знал, с чем это связано, но позднее понял, что это были доклады о захвате моей канцелярии силами СС и гестапо. Надо полагать, Гиммлер попросил Геринга пригласить меня к себе, предполагая – вполне справедливо, должен заметить, – что я воспротивлюсь этому вторжению, и тогда его громилам придется разделаться со мной на месте. Мое присутствие доставило бы им дополнительные затруднения.

В помещении аппарата вице-канцлера – все эти сведения пришлось впоследствии собирать по крохам – Бозе был сразу же застрелен за попытку оказать сопротивление. Моя секретарша баронесса Штотзинген, Савиньи и Гуммельсхайм были арестованы и отправлены в тюрьму или в концентрационные лагеря. Это был окольный способ сделать мое положение невыносимым, хотя арест Гуммельсхайма, который никогда не принадлежал к моему близкому окружению, остался для меня непонятен. Помещения были обысканы в поисках секретных документов, а потом опечатаны. Несколько находившихся в подвале сейфов – это здание принадлежало банку – были вскрыты при помощи взрывчатки и оказались пустыми.

В конце концов Геринг, к которому поступал все растущий поток донесений, практически выпроводил меня вон. Когда я и Чиршки попробовали выйти, охранник из СС отказался выпустить нас из здания. Чиршки пришлось вернуться за Боденшатцем, который спустился вниз и приказал охраннику открыть дверь. Тот отказывался подчиниться до тех пор, пока Боденшатц не заорал на него: «Мы посмотрим, кто здесь командует – министр Геринг или СС!» После чего ворота были открыты и мы поехали прочь, в мою канцелярию на Фоссштрассе, чтобы я мог забрать свои бумаги. Там я нашел людей Гиммлера, и часовой с пулеметом не позволил мне войти внутрь. Один из служащих успел прошептать мне, что Бозе застрелен, после чего его оттолкнули, а мне велели вернуться в автомобиль. Нас окружили представители СС и личной секретной полиции Геринга, причем и те и другие независимо друг от друга пытались арестовать Чиршки. Обстановка накалилась настолько, что между ними едва не началась перестрелка. Это свидетельствовало о царившей неразберихе. Было ясно, что в событиях участвуют по крайней мере две группы: одна – возглавляемая Герингом, и другая – подчинявшаяся Гиммлеру и Гейдриху.

Мой дом был окружен подразделением вооруженных до зубов эсэсовцев. Телефон отключили, а в своей приемной я встретился с капитаном полиции, имевшим приказ, запрещавший мне всякие контакты с внешним миром и встречи с кем бы то ни было. Позднее он сказал, что отвечает собственной жизнью за пресечение любых попыток со стороны «коричневых рубашек» или гестапо насильно увезти меня, если только не получит на то прямого приказа от Геринга. Должен признаться, что было бы совсем неплохо узнать об этом немного раньше. Моя несчастная жена с двумя нашими дочерьми приняла приглашение наших друзей посетить их в Бремене, и я легко мог себе представить, что она пережила, узнав, что случилось.

Следующие три дня я провел в одиночестве. Я не имел ни малейшего представления о событиях, происходивших в Берлине или в стране в целом, и ожидал, что меня в любой момент могут арестовать и, весьма вероятно, застрелить. У меня не было сомнений относительно решимости Геббельса, Гиммлера и Гейдриха своевременно ликвидировать марбургского реакционера. Как я узнал впоследствии, единственным человеком, который встал между мной и подобной участью, был Геринг. Он, видимо, посчитал, что моя ликвидация только еще больше усложнит ситуацию.

Больше всего занимал мои мысли вопрос, каким образом сообщить Гинденбургу о необходимости ввести чрезвычайное положение. Это поставило бы ситуацию под контроль рейхсвера и позволило нам провести настоящее расследование всего происходящего. У Кеттелера, одного из моих самых верных друзей и помощников, возникла, кажется, та же самая мысль. Он избежал ареста и отправился в одиночку в Нейдек, но когда добрался до расположенного неподалеку поместья, принадлежавшего господину Ольденбург-Янушау, то узнал, что состояние здоровья президента исключает всякую надежду на встречу с ним. Телеграмма с поздравлениями Гитлеру по поводу подавления мятежа, отправленная от имени Гинденбурга, ясно показывала, что он не имел никакого реального представления о развитии событий. Мне не известно, удалось ли Гитлеру и Герингу изолировать его. Если дело обстояло именно так, то винить в этом следует Мейснера, chef de cabinet президента.

В течение этих трех дней я имел только одну тоненькую ниточку, связывавшую меня с внешним миром. Некоторые из моих добрых друзей ухитрялись прогуливаться под моими окнами, чтобы убедиться в том, что я пока еще жив. Среди них был американский посол мистер Додд и еще один отважный человек – широко известный врач-консультант профессор Мунк, который твердо отказывался уходить по требованию охраны, пока не получил написанную моим почерком записку, доказывавшую, что я жив[127]. На четвертый день мне удалось получить некоторые новости о происходящем и удостовериться в том, что Бозе действительно застрелен, а многие связанные со мной люди арестованы. Очевидно, путч был подавлен. Моему сыну, который был заперт вместе со мной, было позволено выйти из дома для сдачи экзамена по юриспруденции, хотя он едва ли чувствовал себя хорошо подготовленным. Жена и дочери, вернувшиеся в Берлин из Бремена днем раньше, также получили разрешение вернуться домой и были рады видеть меня живым.