1. Кадровые дивизии, которые существовали еще в мирное время: три гвардейские, четыре гренадерские, 52 линейные, 11 сибирских. В их составе было по 16 батальонов и по 36 орудий, а в полку служили от 10 до 20 кадровых офицеров.

2. Стрелковые дивизии, которые во время войны были созданы путем доукомплектования стрелковых бригад: одна гвардейская стрелковая, пять европейских стрелковых, четыре финляндские стрелковые, две кавказские стрелковые, шесть туркестанских стрелковых. В их составе насчитывалось по 12 батальонов и по 18 полевых орудий, а также по шесть – восемь кадровых офицеров на полк. Они более высоко ценились по сравнению с соединениями следующих категорий, так как имели собственную историю и традиции.

3. Дивизии второй волны, сформированные после объявления мобилизации с использованием кадров, полученных из различных регулярных полков: линейные дивизии с номерами от 53-й до 84-й, 12—14-я сибирские и 3—4-я кавказские стрелковые. Большая часть этих соединений была полностью укомплектована и имела в составе по 16 батальонов и по 36 орудий, но очень в немногих полках оставалось по 24 кадровых офицера, как предусматривалось первоначальными штатами.

4. Дивизии, сформированные из солдат ополчения: с номерами от 101-й до 127-й. Эти дивизии никак особенно себя не проявили, и вряд ли можно ожидать, что такое произойдет в будущем, поскольку там отсутствует хорошо подготовленный офицерский состав, который мог бы должным образом обучать рядовых.

Воскресенье, 20 февраля 1916 г. Псков

В 11.30 утра я прибыл в штаб к Плеве. Он принял меня очень тепло и предложил вместе отобедать. Во главе стола сидела жена генерала, приятная пожилая женщина. Сам старый генерал выглядел еще более болезненным, чем в прошлом сентябре, когда мы виделись с ним в Двинске, но это никак не сказалось на его блестящем уме. И он, и офицеры его штаба полностью сознавали опасность, которая нависнет над ними в течение двух – четырех недель после 15 марта, когда лед в южной части Рижского залива растает, а Моонзунд и Ревель все еще будут находиться под его коркой. Из-за этого русские эсминцы не смогут выставить новые мины взамен тех, что будут уничтожены во время ледохода. Старик выразил уверенность, что «с божьей помощью ему все же удастся удержаться».

Через два дня в связи с пошатнувшимся здоровьем генерал Плеве был отстранен от своего поста временного командующего. Его сменил генерал Куропаткин из гренадерского корпуса. Вечером 27-го он уехал поездом. Перед отъездом Плеве выглядел очень плохо. Кто-то решился сказать ему на прощание «о’ревуар», на что старик ответил: «Нет, господа, теперь уже прощайте!» Спустя несколько недель генерал умер в Москве.

В предыдущей главе автор уже рассказывал о характере Плеве. Генерал часто бывал слишком прямолинеен и поэтому имел много врагов. Долгов, которого он отстранил от командования XIX армейским корпусом, рассказывал, как осенью 1915 г. на Двинском плацдарме Плеве поставил в тылу одной из дивизий казачий патруль, которому приказал докладывать обо всех перемещениях штаба к фронту и в тыл. Говорили, что генерал расположил такие же патрули на всех мостах, чтобы не допустить переправы корпусных штабов на правый берег реки. Долгов жаловался, что ему и его штабу приходилось жить в конюшне на самом краю левого берега и во время ужина над его головой часто пролетала вражеская шрапнель.

Но к каким бы средствам ни прибегал Плеве, они всегда достигали цели, и даже его враги допускали, что ни один другой генерал не сумел бы спасти Двинск. За исключением первых двух месяцев войны, Плеве все время провел на фронте против немцев. Спасение 2-й армии в районе Лодзи в 1914 г., оборона Двинска в 1915 г. были примерами подвига, который не удалось повторить ни одному другому русскому генералу за всю войну.

Сменивший Плеве Куропаткин с 1905 г. находился в отставке до того момента, когда в сентябре 1915 г. его не назначили командовать гренадерским корпусом. На тот момент ему исполнилось 68 лет, он был на два года старше Плеве, но гораздо активнее его. Все признавали за этим человеком исключительную одаренность и на редкость приятные манеры. Однако самые опытные офицеры считали, что генералу недостает силы воли. Военный министр генерал Поливанов, описывая события Русско-японской войны, говорил о Куропаткине как о человеке, которому «очень не хватает силы характера». Талантливый начальник 73-й дивизии Новицкий говорил о назначении Куропаткина как о воскрешении человека, который полностью себя проявил и доказал свою непригодность. Он заявил: «Это все равно что французы призвали бы из могилы Базена, а австрийцы – Бенедека». Начальник штаба фронта Бонч-Бруевич признался, что у него «стало тесно в груди», когда он узнал имя того, кто сменит генерала Плеве.

Соратник Рузского Бонч-Бруевич является убежденным поборником прусской системы ведения наступления. По его мнению, в начале войны следовало задержать маневр армии Самсонова до тех пор, пока его войска не смогли бы начать движение вперед при подавляющем превосходстве над противником. 3-я и 8-я армии должны были занять оборону по реке Сан, а все оставшиеся силы следовало бросить на север, к Мазурским озерам. Наступление армии Самсонова было начато преждевременно только для того, чтобы оказать помощь Франции.

Он указывает, что на все поведение России во время этой кампании слишком большое влияние оказывают историческая память и вопросы дипломатии. Здесь все привыкли то кричать, что «угнетенные русские в Восточной Галиции взывают о помощи», то «подадим руку помощи Сербии», то «поразим Румынию». Генерал рассказывал о бесплодном наступлении в Карпатах в марте 1915 г., а затем спрашивал, какую пользу могли бы принести недавние наступательные операции в Буковине и Галиции, даже если бы они увенчались успехом: «Они все равно не ускорили окончание войны».

Разумеется, Бонч-Бруевич, сторонник наступления в Курляндии, был убежден, что, где бы ни планировал наступать генерал Алексеев, окончательная и решительная битва войны на Восточном театре все равно произойдет на севере. Он отверг как абсурдную мысль о том, что немцы могут прорваться на Северном фронте на Двине так же, как они вклинились в оборону войск Радко-Дмитриева на реке Дунаец в мае 1915 г. Мощь русских укреплений, их расположение в несколько рубежей на удалении один от другого, по его мнению, делали стремительное продвижение противника на этом участке невозможным.

Это внушало оптимизм, и хотелось верить, что он оправдан. На Северном фронте против 372 русских батальонов действовали от 176 до 189 немецких. Они расположились на четырех оборонительных рубежах. К тому же Двина является гораздо более серьезным препятствием, чем Дунаец. Поскольку русские располагали многочисленными стационарными артиллерийскими орудиями, то в орудийной мощи они тоже превосходили противника, пока войска не пришли в движение. Положение с винтовками значительно улучшилось, число невооруженных солдат, включая таких «специалистов», как повара и т. д., на фронте упало до 27 % от общего количества рядового состава. Запасы патронов достигли 325 штук на винтовку. И только в строительстве железнодорожных путей русские почти ничего не сумели добиться. И несмотря на то что 9 марта я писал в своем донесении, что положение русских на фронте по сравнению с сентябрем 1915 г. по количеству солдат, вооружения и оборонительных укреплений укрепилось втрое, я был вынужден согласиться с пессимистичной оценкой одного штабного офицера, считавшего, что для того, чтобы дойти обратно до Немана, русским потребуется примерно год.