– Есть только одно средство, – внезапно проговорила Ангелинакаким-то странным, не своим, а хитрым, неприятным, порочным голосом,принадлежавшим другой женщине, как если бы устами Ангелины гласила какая-тозлобная чревовещательница. – Только одно средство спасти твою дочь. Ты должнаубить русского царя.

Никита и его казак враз перекрестились.

– Нет! Нет! Я не могу! – воскликнула Ангелина с ужасом.

– Вспомни о девчонке, – усмехнулся ее губами все тот жечужой голос.

– Где она? Что с ней?! – Это опять говорила Ангелина,безмерно испуганная, не владеющая собой, с лицом, похожим на мертвую маску.

– Она в безопасности. Ее охраняет надежный сторож, которыйпри необходимости может стать и палачом.

– Нет… Умоляю вас… – Голос Ангелины прервался рыданием.

– Тебе придется выбрать: или смерть Александра – или смертьтвоей дочери. Ничего! Это не так трудно! Всего один удар. Достаточно хотя быоцарапать его, чтобы он умер на месте.

Этот чужой голос подтвердил догадку Никиты. Но чей, чей этоголос? Где он мог его слышать?

– И ничего не бойся, – продолжала та женщина. – Тебя будутохранять. С тобой пойдут трое наших, они расчистят тебе дорогу к царю и помогутпотом уйти от преследования. Но берегись, берегись, Анжель! Если ты вздумаешьулизнуть или кликнуть на помощь русских, знай: за тобой будут неустанноследить! Весть о твоем предательстве тотчас достигнет меня. И тогда… тыпонимаешь, что будет тогда!

– Вы не сможете, нет, мадам Жизель, вы не будете такжестоки! – рыдала Ангелина.

«Мадам Жизель! – наконец-то понял Никита. – Это голоспроклятой шпионки! Значит, именно она замыслила сие страшное злодеяние! Да, наее милосердие нечего надеяться!»

– Разве ты меня не знаешь? – подтвердили его предположенияметаллические нотки в голосе мадам Жизель. – Я сдержу слово и отпущу тебя сребенком, когда дело будет сделано. Или… или… нет, Анжель, лучше не испытывайсудьбу. А сейчас – выпей вот это. Тебе станет легче, все покажется такпросто!..

– Так и есть – каким-то зельем опоили молодку! – прервалвозмущенный Степан этот страшный спектакль. – Ну да ничего! Говорят, на каждуюотраву свое лекарство имеется!

С этими словами он снял с пояса фляжку, отвинтил крышечку и,прежде чем Никита успел его остановить, с такой силой прижал край к губамАнгелины, что она, отшатываясь, запрокинула голову – и невольно сделаланесколько глотков. Мгновение она стояла не дыша, глядя в одну точку, потомзакашлялась, зашлась, пытаясь перевести дух. Перепуганные Никита и Степантрясли ее и били по спине, пока Ангелина не вздохнула глубоко, не выпрямилась –и не открыла омытые слезами синие, изумленно-испуганные глаза.

– Верное дело! – в восторге крикнул Степан. – Я знал, знал!Разве басурманское пойло выстоит против нашего, с русской винокурни?

И он умолк, смахнул невольную слезу, видя, как его барин иэта «лебедка белая» вдруг шагнули друг к другу, протянув руки, – да так изамерли, сплелись взорами…

– Эх, что стоять! – Степан сорвал с головы шапку, шлепнулсебя ею по колену. – Хватай ее, барин, да целуй крепче! – И словно для того,чтобы показать, как это делается, он выдернул из толпы первую попавшуюсякрасотку в чепце и белом передничке, залепил звучный поцелуй в свежие губки – иотшвырнул почти лишившуюся чувств парижанку обратно в толпу.

Ангелина и Никита не видели, не слышали ничего, неотрывносмотрели друг на друга, словно не веря глазам, пока Степан, и в умилении неутративший способности трезво мыслить, не схватил обоих, не встряхнулхорошенько:

– Чего встали! Девчонку-то спасать надобно!

Ужас вновь выбелил лицо Ангелины. Она оглянулась – и как развовремя, чтобы поймать взором фигуру «Робеспьера», бегущего по проулку.

Значит, он не исчез – просто затаился. Высматривал,подслушивал, а теперь…

– Он бежит сказать, сказать… – Она задохнулась, но все былоясно и без слов: страж Ангелины спешил доложить той, которая его послала, чтопокушение сорвалось – и теперь настало время расплаты.

* * *

Все, что происходило дальше, слилось в сплошной потоксобытий, свершавшихся как бы даже и без участия людской воли, а по милости или,напротив, нерасположению Провидения. Никита и Ангелина со всех ног побежали впроулок, но «Робеспьер» уже скрылся за углом.

– Стойте! Стойте! – закричал кто-то сзади по-русски, а потомраздалось цоканье копыт, и их догнал Степан верхом на своем коне, ведя в поводускакуна Никиты.

Словно перышко, тот забросил в седло Ангелину, вскочил сам идал шпоры.

Они миновали проулок, выехали на улицу Трех Трактиров – инаконец увидели беглеца, опять поворачивающего за угол.

– Ох, уйдет, уйдет! – закричала Ангелина, порываясьсоскочить на ходу, но Никита железной хваткой притиснул ее к себе.

– Ничего, не бойо-сь! – просвистел сквозь стиснутые зубы иснова дал шпоры коню. Слезы Ангелины упали на руки, стиснувшие поводья.

«Дочь. Ее дочь! Кто ж отец?» – мелькнула ревнивая мысль, даи пропала. Сейчас все это было неважно. Сейчас вообще все на свете было неважно,кроме одного: возлюбленная, единственная в мире, вновь рядом, но сердце ееокаменело печалью, глаза застилает пелена слез – значит, надо любой ценоюутолить ее печаль и осушить слезы, чтобы только от счастья трепетало сердце,только от страсти туманились синие глаза. Так понимал слово «любовь» НикитаАргамаков – и поступал сообразно своему пониманию.

Они мчались по Парижу, ни на миг не теряя из виду беглеца,который против воли, пытаясь выполнить приказ и спастись, указывал им дорогутуда, где была запрятана дочь Ангелины. «Робеспьер» кидался в подворотни,пытался бежать проходными дворами, таиться за кучами мусора, но, как ни тщился,не мог ускользнуть от двух резвых коней, наконец-то настигших его близдвухэтажного особнячка, стоящего в глубине двора, под прикрытием пышноразросшихся акаций.

«Робеспьер» позаботился запереть за собою калитку на засов,но лихие скакуны перескочили кованую оградку, даже не задев верхушек, и копытаих грозно зацокали по мощеному двору. «Робеспьер» оглянулся через плечо –Никита перехватил его горящий ненавистью взор – и, воздев руки, прокричалсорвавшимся голосом что-то нечленораздельное.